✔ Захарова против Чубайса: у каждого своя травма опыта девяностых - «Экономика»
ПОХОЖИЕ
Все началось с того, что 16 января в ходе дискуссии об энергоэффективности на очередном Гайдаровском форуме Анатолий Чубайс изложил свое представление о том, как надо бороться с энергорасточительностью. Последняя, по мнению «отца» реформы российской энергетики, является прямым следствием того, что электроэнергия в стране дешевле, чем в мире, примерно в два раза. «В результате мы оказываемся в ситуации фундаментального правила: дешевое экономить незачем. Мы не можем переломить этот тренд. Это то, что лежит в основе человеческого поведения. В этом смысле низкая цена всегда равна энергорасточительности. Это фундаментальная основа, в которой мы живем», — так аргументировал Чубайс свою позицию.
Способов справиться с энергорасточительностью, по его мнению, существует в целом всего два — либо совершенствовать инструменты тарифного регулирования, либо директивно внедрять энергоэффективные технологии при одновременном запрете технологий энергорасточительных (наподобие традиционных ламп накаливания, которые были объявлены корнем зла энергорасточительности в годы президентства Дмитрия Медведева).
Сразу следует сделать отступление, что выдвинутые тезисы изначально чрезвычайно уязвимы к критике. Заявление относительно энергорасточительности не слишком стыкуется со статистикой энергопотребления, которая в России уже довольно давно растет крайне низкими темпами (порядка 1% в год), причем дефицита электроэнергии в стране нет. Так что если и ставить вопрос об энергорасточительности, то разве что в связке с постоянным ростом долгов за электроэнергию — то есть население, предположительно, не только палит свет по что зря, но еще и за него не платит. Но вклад в накопление долгов вносят не только граждане, но и организации, например, предприятия ЖКХ, отключить которые от сети в силу их пресловутой социальной значимости практически невозможно, и они этим с той или иной степенью успеха пользуются. В связи с этим многие энергетики давно и совершенно обоснованно предлагают внедрить в отрасли принцип стопроцентной предоплаты, который, кстати, стал бы заодно и механизмом влияния на отдельных энергорасточительных лиц (как физических, так и юридических). Однако данное решение в выступлении Чубайса упомянуто не было.
Вместо этого Чубайс принялся рассуждать о принципах формирования энерготарифов: «Следует ли из этого, что нам надо повысить цену на электроэнергию? К ответу на этот вопрос нужно подойти взвешенно. Россия — страна бедная, значительная часть населения живет бедно или очень бедно. Электроэнергия — это товар, без которого современная жизнь невозможна. С плеча, с ходу взять и решить задачу повышения цены неправильно. Что правильно? Правильно создавать ситуацию, когда богатые платят больше, а бедные на том же уровне. Это сердцевина той стратегии, которая когда-то была, к которой лет пять правительство подходило и отходило. Кажется, сейчас ситуация сдвинулась с мертвой точки. Тема социальной нормы потребления опять активно обсуждается».
Если бы не ремарка «Россия — страна бедная», то выступление Чубайса, возможно, не получило бы такой резонанс, все-таки введение социальной нормы потребления электроэнергии — тема довольно специфическая. В некоторых СМИ сразу же появились заголовки, что Чубайс, мол, предлагает поднять тарифы на электричество, о чем Чубайс, конечно же, не говорил. Но слова о бедности России действительно задели за живое многих, и в роли выразителя мнения большинства решила выступить Мария Захарова, сразу перейдя на личности.
«1. Россия — богатейшая страна. 2. А вот почему „значительная часть населения живет бедно или очень бедно“, хотелось бы узнать у человека, десятилетиями являвшегося членом правительства и топ-менеджером ключевых направлений отечественной экономики и промышленности, поподробнее. Жду ответа, как ваучер члена кабинета», — написала Захарова в Facebook 19 января.
Ответ от Чубайса последовал незамедлительно и был весьма примечательным в некоторых своих формулировках, по которым можно судить, что Чубайс, ныне, как известно, возглавляющий правление находящейся в собственности государства УК «Роснано», себя с этим государством в его нынешнем виде фактически не ассоциирует. «Вы, Мария Владимировна, госслужащий уже опытный — более 15 лет работаете чиновником. А я уже более двадцати лет назад ушёл из правительства и госслужащим не являюсь», — не преминул напомнить Чубайс, заодно аттестовав Захарову как «одного из наиболее активных блогеров всей действующей власти».
Намекая на то, что Захарова прибегает к «популистской риторике» и заменяет «серьезный разговор дворовыми аргументами», Чубайс примеривает на себя роль без малого отца-основателя российской государственности. «Когда мы начинали, в 1991 году, — заявляет он, — Вы были ещё совсем маленькой девочкой [что едва ли верно, поскольку в этот момент Захаровой было уже 15 лет] и вряд ли помните, что в то время средняя зарплата была около 12 долларов в месяц, деревянный рубль неконвертируемым, частнопредпринимательская деятельность была преступлением, Сбербанк со сбережениями населения банкротом, годовое падение экономики 10–12%, реальная инфляция свыше 100%, а магазины пустыми. Мы в С-Петербурге на заседании исполкома обсуждали: хватит мяса городу на двое суток или все-таки на четверо. Хорошо помню уже позже, в 1992, в правительстве, как заседания начинались с доклада Министра хлебопродуктов (было такое министерство) о продвижении судов с импортным зерном в Россию из Канады и Австралии. Начав с этой точки строительство и государства, и экономики (ведь ни того, ни другого, по сути, уже не существовало), мы (и я сам в том числе), конечно же, совершили много ошибок. Тем не менее, когда вы начали свою работу, экономика в стране росла, рубль был конвертируемым, инфляция резко снизилась, дефицит исчез полностью. Это получилось не само по себе, а благодаря созданной в стране рыночной экономике, возрождённой в России частной собственности, построенной практически заново системе государственной власти на основе Конституции Российской Федерации (которую страна получила, пройдя по грани Гражданской войны)».? читать продолжение новости ?
Риторические приемы Чубайса, конечно же, хорошо узнаваемы. Их архетипом — возможно, не осознаваемым Чубайсом, — служит знаменитый доклад Сталина на партийном пленуме в 1933 году, где он облачил достижения индустриализации в чеканные формулы: «У нас не было черной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь. У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь и т. д.». Но если сталинская речь, в конечном итоге, работает на известный образ, к которому неизменно обращаются апологеты вождя народов («принял страну с сохой, а оставил с ядерной бомбой»), то аргументация Чубайса изначально промахивается мимо сути заданных ему вопросов. Ведь если вынести за скобки переход на личности, то главный вопрос Марии Захаровой можно сформулировать так: почему вы, Анатолий Борисович, полагаете, что Россия — бедная страна? И если вновь обратиться к формулировкам Чубайса, то приходится признать, что, несмотря на создание рыночной экономики, возрождение частной собственности и строительство «практически заново» системы государственной власти, справиться с бедностью так и не удалось. Получается — не то строили? Или же борьба с бедностью изначально не входила в список реальных, а не декларируемых целей?
Здесь, конечно, надо сделать еще одно отступление и отметить, что вопрос о бедности или богатстве России не имеет однозначного решения. Если судить по самому общему показателю размера ВВП, то в абсолютном зачете Россия является шестой экономикой мира, то есть страной, потенциально очень богатой. Но по уровню номинального ВВП на душу населения мы находимся практически на среднемировом уровне — порядка $ 10,7 тысячи (данные Всемирного банка за 2017 год). По оценкам Росстата, основанных на сравнении доходов и прожиточного минимума, в России сейчас насчитывается порядка 20 млн бедных, или 13% населения страны — это практически в точности соответствует уровню бедности в такой стране, как Франция, и вроде бы не так много. Но если судить по независимым оценкам, то росстатовские цифры можно смело увеличивать в полтора-два раза, а это уже явно не «высшая лига» мировых экономик, но и не безнадежный «третий мир». Словом, Россия и здесь оказывается типичной полупериферийной страной, поэтому однозначно решить вопрос о богатстве и бедности в пользу Марии Захаровой или Анатолия Чубайса точно не получится.
Поэтому стоит обратиться к другому аспекту их заочной дискуссии — памяти о девяностых годах, которая и в том, и в другом случае оказывается травмирующей. Для Чубайса травматичны воспоминания о мясе, которого хватало то ли на два, то ли на четыре дня, для Захаровой же средоточием «травмы девяностых» становится августовский дефолт 1998 года, «года кризиса, ставшего результатом макроэкономической политики середины 90-х годов». «Поверьте, этот год я ни с каким другим не перепутаю, столько горя и разбитых судеб я тогда увидела», — вспоминает представительница МИДа.
Именно в этой точке аргументация Захаровой выглядит наиболее весомо. Чтобы в очередной раз не цитировать отечественные ангажированные источники или «Википедию», к которой зачем-то обращается Захарова в ответ Чубайсу, можно привести такую оценку британского журналиста и политолога Анатоля Ливена, который значительную часть девяностых годов провел в России и с большими оговорками, но признавал, что в октябре 1993 года развитие событий пошло по пути меньшего из всех зол. «Несостоятельность реформ и самого государства в полной мере подтвердили девальвация рубля и российский дефолт в августе 1998 года, — писал Ливен несколько недель спустя. — Эти события и их последствия уничтожили наивно оптимистический, свободно-рыночный идеологический взгляд на российские „реформы“, который был характерен для столь многих западных наблюдателей, и продемонстрировали моральную, интеллектуальную, экономическую и историческую ничтожность этих „реформ“», которые Ливен совершенно обоснованно сравнивает с масштабным изъятием земель у крестьян в Латинской Америке 19 века. Взяв на вооружение идеи «чикагских мальчиков», «реформаторы» во главе с Чубайсом предсказуемо причалили к берегам Америки, только не Северной, а Южной.
Затормозить разгон по этой траектории удалось лишь благодаря тому, что «реформаторы» после дефолта к облегчению большинства жителей России покинули правительство страны — но не ряды ее «элит». Поэтому прогноз, который Анатоль Ливен давал еще в 1999 году, сбывается с предельной точностью: «Мало оснований опасаться новой революции даже после экономического краха 1998 года — а именно она бы и потребовалась для полного замещения новых элит и создания совершенно новых государства и экономики. Такой вывод проистекает как из сохранения ими своего состояния за счет экспорта сырья (даже по упавшим ценам), так и из громадной культурной и идеологической поддержки, которую они получают от внешнего мира. Попросту говоря, либеральная капиталистическая модель общества не просто подавляющим образом идеологически доминирует в сегодняшнем мире — только ей и принадлежит господство на глобальном уровне, поскольку коммунистическая модель рухнула, а социал-демократическая сейчас терпит крах… Не в силах противостоять либеральному капитализму в общей идеологической битве, его оппоненты были вытеснены на периферию… С этой либерально-капиталистической моделью, конечно, связана и определенная модель „демократии“: не обязательно реальность, но по меньшей мере видимость. Как минимум в этом смысле Фрэнсис Фукуяма в своей знаменитой одиозной работе „Конец истории“ был совершенно прав. Многочисленные правительства и элиты по всему миру действуют в таких условиях и политических обстоятельствах, когда законодательные и судебные ветви власти выхолощены, а исполнительная власть всесильна».
Похоже, что именно такой представляется оптимальная модель «демократии» для Чубайса, автора порядком уже подзабытой идеи «либеральной империи», неизменно апеллирующего к расстрелу Верховного совета в октябре 1993 года как отправной точке сегодняшней российской государственности. Едва ли удивительно и то, что именно фигура Чубайса давно символизирует ту группу российских элит, которые получают максимальную поддержку извне. Эта группа неоднократно демонстрировала свою принципиальную непотопляемость — поколебать ее позиции не способны ни общественное мнение, ни пресловутые санкции, ни прямые инвективы оппонентов. Но в ситуации, когда значительное количество рисков девяностых годов — прежде всего сползание экономики России в периферийную колею со всеми вытекающими последствиями для общества — снова дают о себе знать, каждое очередное провокационное заявление этой элитной группы звучит как прямое напоминание о том, что она готова взять реванш в любой момент. Между тем травма девяностых в российском обществе далеко не преодолена, и даже какого-то подобия примирения между разными его группами, которое имело место еще несколько лет назад, больше нет и в помине. На первый взгляд, в этом нет ничего критичного. Той же Франции в свое время потребовалось почти двести лет, чтобы достичь национального согласия по поводу революции 1789 года, но нет никаких гарантий, что в принципиально ускорившемся мире такой же срок будет у России.
Николай Проценко
