✔ Аскар Акаев: «Радикалы с мечтой о создании халифата не расстались» - «Новости Дня»
ПОХОЖИЕ
Гражданская война, продолжавшаяся более 5 лет (1992–1997), стала одним из самых кровопролитных конфликтов на территории бывшего СССР с момента его распада. По официальным данным, в результате противостояния погибли более 100 тысяч человек, еще более миллиона покинули страну, спасаясь от репрессий и верной гибели, почти половина населения осталась без крова. Россия и ООН при содействии Узбекистана, Афганистана, Пакистана, Киргизии и Казахстана усадили противников — правительство Таджикистана и Объединенную таджикскую оппозицию (ОТО), за стол переговоров. Всего состоялось 9 раундов межтаджикских переговоров. Но решающей стала встреча в Бишкеке, которая проходила в рамках 8 тегеранского раунда.
Первый президент Киргизии (1990–2005) Аскар Акаев, доктор технических наук, ныне занимается научной деятельностью в Москве. Он рассказал в интервью «NOVOSTI-DNY.Ru» о событиях тех лет, о том, как ему удалось уговорить таджикского коллегу Эмомали Рахмона и лидера ОТО Саида Абдулло Нури подписать важнейший мирный документ, в котором оговаривались основные моменты политического устройства страны, а также поделился видением нынешней ситуации в Центральной Азии.
Как Вам тогда удалось уговорить стороны подписать документ, который положил начало подписанию Общего мирного соглашения?
Прежде всего, роль сыграло то, что в 89–90 годах прошлого века я был членом Верховного совета СССР от Киргизии, спикером. Тогда из числа всех народных депутатов СССР каждая республика по квоте выделяла группу делегатов, которые постоянно работали. Я работал в ВС СССР и одновременно оставался президентом Академии наук Киргизии, и меня выдвинули в постоянный совет для работы спикером. В то время уже было не модно читать по бумагам. Анатолий Лукьянов, Михаил Горбачев требовали, чтобы каждый выступающий, представляя собственное мнение, излагал суть дела своими словами. Таким образом, я оказался в ВС. Мы, конечно, сдружились со всеми депутатами, кто постоянно работал, в том числе с депутатами из Таджикистана. Мы дружили семьями с Гульрухсор Софиевой — выдающейся таджикской поэтессой, общественным деятелем, режиссером Давлатом Худоназаровым и другими. Софиева была хорошо знакома с лидерами таджикской оппозиции Саидом Абдулло Нури, Ходжи Акбаром Тураджонзода. Потом меня избрали президентом Киргизии. Тогда были натянутые отношения с Кахаром Махкамовым — первым президентом Таджикистана. У нас возникали пограничные споры, конструктивных предложений было мало. Он в пограничных районах устраивал митинги, накалял обстановку.
У меня была эта ниточка, связывающая с оппозицией. Мы где-то с глазу на глаз встретились и поговорили с Туранджонзодой. А с Нури я не встречался до мая 1997 года. К тому времени мировое сообщество всерьез занялось урегулированием ситуации в Таджикистане. Активно стал работать спецпредставитель генсека ООН Ганс Дитрих Мерем. Он зондировал, где лучше провести переговоры. С Узбекистаном у Эмомали Рахмона (тогда еще Рахмоновым) были сложные отношения. Казахстан не имеет прямой границы с Таджикистаном. Из соседних стран наиболее приемлемой выглядела Киргизия. Против переговоров в Киргизии не возражали ни оппозиция, ни Рахмон. Мы его поддерживали с самого начала. Наверное, учитывали, что у нас в Киргизии уже накопился опыт национального примирения после ошской трагедии 1990 года. После той трагедии я и пришел во власть, поскольку, после ошских событий в Киргизии доверие к секретарям ЦК, которые возглавили многие бывшие республики СССР, было утеряно. На первых порах Рахмон часто обращался ко мне по телефону. Нужна была поддержка, особенно когда Таджикистан нуждался в электроэнергии. А у нас в те годы был избыток — Токтогульская электростанция вырабатывала много лишней электроэнергии. Ее мы поставляли Таджикистану бесплатно. Это была наша поддержка, благо перенаправлять электричество не было сложным делом — существовала единая энергетическая системы Центральной Азии. Словом, как могли, поддерживали.
До того как Рахмона на сессии в Худжанте избрали президентом, вы были знакомы?
Да, мы с ним приезжали в Москву накануне, в октябре месяце. Тогда и Ислам Каримов его поддержал. Представляли его в Кремле как кандидата на пост президента. Мы видели, что на тот момент он придерживался прогрессивных взглядов… Возвращаясь к тем событиям, отмечу, что Мерем рекомендовал Рахмону провести переговоры в Бишкеке. Мы создали все условия, гарантировали безопасность. Как раз в это время у нас жила Гульрухсор Софиева, которая поддерживала связь с оппозицией. Обе таджикские делегации — правительственная и оппозиционная — прибыли в Бишкек ночью 13 мая. Первой проблемой было то, что мы не могли принять их по-восточному, посадить за один достархан. Часа два их уговаривал, что надо сесть за один достархан и разломить лепешку. Удалось, наконец, усадить. Это был первый успех. Но предстояло, как потом оказалось, еще четыре дня тяжелой работы. Велись, в основном, челночные переговоры — по отдельности с Рахмоном и Тураджонзода. Потом была подписана Бишкекская декларация. Все стороны — Рахмон, Нури, ООН, и я — как глава принимавшей страны. Общая декларация была согласована быстро. Все были согласны, что надо прийти к примирению, покончить с гражданской войной и дать Таджикистану шанс на стабильное развитие. Тут споров не было.
Зато протокол по политическим вопросам очень трудно было «уладить». Оппозиция соглашалась с тем, чтобы Рахмон был президентом, но настаивала, чтобы Тураджонзода был премьером. Тураджонзода — права рука Нури, рвался во власть. Но Рахмон категорически не соглашался и был готов предоставить Тураджонзода пост вице-премьера. Оппозиция на четвертый день согласилась. Отмечу, что тогда во всех странах постсоветского пространства существовал пост премьер-министра. Это сегодня у главы кабмина несколько замов, а тогда пост вице-премьера был беспрецедентным, с серьезными полномочиями, и оппозиция, в конце концов, согласилась. Договоренность была достигнута и о том, чтобы для гарантий сохранить на какой-то период вооруженные формирования, и распустить их впоследствии. Долго спорили по квоте в правительстве. Оппозиция хотела 50 процентов. Рахмон наотрез отказывался. Кое-как достигли компромисса, и ряд ключевых постов в правительстве — в силовых, социальных органах, в целом 1/3 правительственного блока переходила оппозиции.
На четвертый день переговоров — 17 мая — мы работали до 4 часов утра. Согласовали окончательно распределение полномочий в правительстве, понимая при этом, что это предел, оппозиция уступать больше не будет. Вроде все утрясли, но в последний момент Рахмон запротестовал. Мы с Меремом решили дать сторонам немного отдохнуть, надеясь, что они станут сговорчивее. Но утром обнаружили, что они уже собрали чемоданы и собираются уезжать. Я — к Рахмону, уговариваю — убеждаю, что у него уникальный шанс, подписав соглашение, вернуться домой не просто победителем, но и примирителем. «Они могут уезжать, а ты — нет. Потому что ты — президент, тебя ждет таджикский народ, который жаждет мира, и ты не можешь возвращаться без результата», — сказал я ему. Долго беседовали, и он согласился в итоге. После этого все участники процесса собрались и в торжественной обстановке подписали оба документа — и Декларацию, и политическое соглашение.
Кажется, была еще одна деталь, о которой вы не упомянули, но говорят, что именно она подтолкнула и Рахмона, и Нури подписать соглашение…
Да. В эти дни у меня умерла мама в возрасте 97 лет. Была проделана огромная подготовительная работа для переговоров, и ни отменить, ни перенести их я не мог. На один день я съездил на похороны мамы, потом вернулся и работал. Участники переговоров и не знали. Но мне приходилось то и дело отлучаться — люди приходили выражать соболезнования, и отлучки не могли не вызвать вопросов. И когда переговорщики узнали о моем горе, то им стало очень неловко от того, что они были столь несговорчивыми… Так началось примирение. Обстановка начала стабилизироваться. Первые 10 лет Таджикистан шел в гору. Начался экономический подъем. Я помню, что в начале 2000-х годов доход на душу населения в Киргизии был в два раза больше, чем в Таджикистане. У нас был примерно равный уровень жизни, но из-за гражданской войны они слишком просели. А где-то к 2008–2010 годам мы сравнялись. Но потом Рахмон постепенно выдавил оппозицию. Может и зря. Он с ней справлялся спокойно, а общество, видя, если и не консолидацию в верхах, то сотрудничество, оставалось сплоченным.
После Бишкека переговоры переместились в Москву. Как вы оцениваете роль России?
Россия всегда играла исключительно важную роль. Я считаю, что Бишкек — это промежуточный этап. Россия сыграла важнейшую роль. Без знаменитой 201-й российской дивизии прочное примирение было бы невозможно. Это первая успешная миротворческая миссия России. Военная поддержка, материальная поддержка, в Таджикистане ведь и хлеба не было. Киргизия помогала энергией, а всем остальным обеспечивала Россия. Я помню, как Борис Ельцин рассказывал, что они полностью обеспечивали Таджикистан — ГСМ, пшеницей. А в региональном плане они избрали Киргизию. Я был первым президентом, приехавшим в Таджикистан с визитом, надо было поддержать Рахмона еще в годы войны. Тогда к ним никто не ездил. У меня всегда были добрые отношения и с властью Таджикистана, и с оппозицией. Рахмон просил приехать, говорил, что очень важно, чтобы кто-то первым к ним приехал. Дорогу в Таджикистан открыл я. Это случилось в 1997 году. Тоже определенную роль сыграл мой визит. А для Рахмона мой приезд стал важной политической поддержкой на посту президента.
А сегодня, получается, он вычеркнул оппозицию из участников переговорного процесса?
Я считаю, что это ошибка. Потому что, возможно, главным его достижением как политического лидера страны было достижение примирения, интеграция оппозиции во власть. Его ведь и Абдулло Нури даже выдвигали на Нобелевскую премию мира. И вообще Таджикистан стал на постсоветском пространстве показательным примером того, что гражданская война может закончиться реальным миром и участием оппозиции в реальном управлении страной. Но в итоге пошло не так. Может, из-за смерти Нури. Игнорирование оппозиции — это ошибка власти.
Впереди непростые времена. Включенность оппозиции в управление государством была бы только на пользу действующим властям в этот сложный период. Сейчас силы радикального ислама будут передвигаться в сторону Афганистана. Предстоящее десятилетие станет испытанием для Средней Азии. У меня такое предчувствие, что исламское радикальное движение снова попытается искать варианты «выхода» в нашем регионе — ведь мечта создать халифат не забыта. И поскольку на Ближнем Востоке не получается, то будут искать счастье в Центральной Азии.
Наиболее уязвимое, на ваш взгляд, государство региона?
Таджикистан. В конце 1990-х попытку «прорыва» предприняло Исламское движение Узбекистана (ИДУ — запрещенная в РФ и других странах радикальная организация). Они шли в Узбекистан, в Ферганскую долину. Сегодня это движение переформатировалось, но никуда не делось. С другой стороны, в Узбекистане — новое руководство, более прогрессивное, и оно ведет политику открытости. Президент Шавкат Мирзиёев с ходу наладил связи с Москвой, поднял отношения на новый уровень. Я не припомню ни одного визита Ислама Каримова, который завершился бы столь успешно, подписанием столь важных инвестиционных проектов на $ 16 млрд. Это огромный успех. Российские компании давно интересовались Узбекистаном, но дальше слов дело особо не шло. А Мирзиёев наладил отношения со всеми соседями. И с Таджикистаном.
Мне, кажется, сейчас узбекское общество надолго будет стабильным. У них лучшие ожидания от новой власти. Поэтому уязвимым остается Таджикистан. Перед ним очень сложная задача. Властям самим в инициативном порядке стоит привлечь оппозицию, а не осложнять ситуацию. Я впоследствии встречался с Туранджонзода на межгосударственных мероприятиях. Он очень прагматичен. С ним всегда можно было найти с ним общий язык. Я ездил к ним, Рахмон приезжал к нам, и непременно в составе правительства был Туранджонзода. С ним все хозяйственные вопросы решали очень успешно. Лидеры таджикской оппозиции были очень умеренными, прагматичными и приносили пользу.
Сейчас ситуация резко изменилась в худшую сторону. Рахмону надо было продолжать работать с оппозицией. Тем более, что это был очень сильный козырь на международной арене. Запад закрывал глаза на многие проблемы, связанные, например, с нарушением прав человека, мировые финансовые институты всегда учитывали, что в Таджикистане сложная ситуация и надо идти навстречу, были преференции со стороны Всемирного банка, МВФ. Всего этого Рахмон сам себя лишил. Для будущего Таджикистану нужно крепко держаться России и не отказывать в интеграции с ЕАЭС. Но это пока не делается.
Таджикистан оценивает ситуацию по Киргизии…
Надо работать. Брать пример с Александра Лукашенко. ЕАЭС это не яблоко, которое, созревши, упадет вам в руки. В Киргизии пока недостаточно приложили усилий. Рахмону на это надо обратить внимание и делать выводы. От ЕАЭС выигрывают все. Считаю, что сейчас надо укреплять ЕАЭС. Я вообще полагаю, что его надо быстрее превратить в полноформатный политический союз — Евразийский союз. Это особенно актуально стало со стартом проекта «Один пояс — один путь» (ОПОП). Китай триллионы долларов готов выделить для решения инфраструктурных проблем и создать новый «шелковый пояс». Если наши страны продолжат действовать в том же духе, что сейчас, то останутся просто странами для транзита китайских товаров. А для того, чтобы противостоять, я считаю, что была принята очень верная стратегия о сопряжении проектов ЕАЭС и ОПОП. Каждый в отдельности будет поглощен. А единственный путь — быть соавтором, соучастником, создать у себя индустриальные парки. Владимир Путин поступил мудро и дальновидно, выступив с инициативой сопряжения проектов. Но теперь всем надо активно работать для того, чтобы стать соучастником проекта.
Центральноазиатская редакция «NOVOSTI-DNY.Ru»
