✔ Плюс цифровизация всей страны: рывок в будущее или новый карго-культ элиты? - «Азия»
ПОХОЖИЕ
От миллиардов к триллионам
В выступлении Владимира Путина перед парламентом двухлетней давности развитие цифровой экономики выглядело неким вариантом ответа на очередной модернизационный вызов для России, по-прежнему существующей в парадигме догоняющего развития. «Предлагаю запустить масштабную системную программу развития экономики нового технологического поколения, так называемой цифровой экономики. В её реализации будем опираться именно на российские компании, научные, исследовательские и инжиниринговые центры страны. Это вопрос национальной безопасности и технологической независимости России, в полном смысле этого слова — нашего будущего», — заявил Путин в своем послании 2016 года.
Вскоре элита получила новый сигнал о том, что цифровая экономика — это всерьез и надолго. «Наш президент небольшую группу членов правительства, сотрудников администрации только в начале второго утра отпустил: мы обсуждали исключительно новые технологии и цифровую экономику. Могу без прикрас вам сказать, что президент полностью „заболел“ этим, понимая, что значительные темпы роста базируются на цифровой экономике и технологическом лидерстве», — поведал на Петербургском международном экономическом форуме вице-премьер российского правительства Игорь Шувалов (ныне — председатель Внешэкономбанка).
Первоначально работать над программой развития цифровой экономики выпало главе Минкомсвязи в предыдущем составе правительства Николаю Никифорову. Уже в мае 2017 года он представил предварительную версию документа, включавшую девять направлений: инфраструктура, законодательная и регуляторная среда, кадры и образование, здравоохранение, информационная безопасность, госуправление, умный город, система управления, научные исследования и разработки. Расходы на ее реализацию предварительно оценивались примерно в 100 млрд рублей в год, хотя, уточнял Никифоров, значительная часть этих средств уже была заложена в бюджете.
Однако дорабатывали программу до ее нынешнего вида уже совсем другие люди — в мае Никифоров, выходец из команды президента Татарстана Рустама Минниханова, покинул свой пост, что многие наблюдатели связывали именно с нехваткой лоббистского ресурса в ожидании сотен миллиардов на новую «национальную мечту». В числе компаний и организаций, готовых бросить все силы на развитие цифровой экономики (а стало быть, и принять участие в освоении выделенных на нее бюджетов), еще в 2017 году заявили о себе Сбербанк, «Яндекс», «Ростелеком», «Рамблер», «МегаФон», МТС, «Вымпелком», 1С, «Открытая мобильная платформа», «Ростех», «Росатом», фонд «Сколково», Mail.ru Group, Агентство стратегических инициатив, «Почты России», «ВЭБ Инновации» — именно так выглядит список учредителей автономной некоммерческой организации «Цифровая экономика». Председателем ее наблюдательного совета в сентябре стал помощник президента РФ Андрей Белоусов.
После отставки Николая Никифорова новым руководителем Минкомсвязи был назначен Константин Носков, до этого более пяти лет руководивший Аналитическим центром при правительстве РФ, а само ведомство было переименовано в Министерство цифрового развития, связи и массовых коммуникаций РФ. Кроме того, у цифровой экономики появился куратор на вице-премьерском уровне в лице новоиспеченного зампреда правительства Максима Акимова, выходца из команды калужского губернатора Анатолия Артамонова, затем переместившегося в аппарат федерального правительства.
В итоге список направлений развития цифровой экономики был сокращен до шести (информационная инфраструктура, цифровое управление, технологии и проекты, нормативное регулирование, кибербезопасность, образование и кадры), а бюджет программы резко увеличился. В ноябре по итогам совещания у Дмитрия Медведева стало известно, что бюджет на реализацию программы с 2019 по 2024 годы составит 1,6 трлн рублей, а уже под занавес года на заседании правительственной комиссии по цифровому развитию, использованию информационных технологий для улучшения качества жизни и условий ведения предпринимательской деятельности Медведев сообщил о сумме более чем в 1,8 трлн рублей.
Самым затратным проектом программы должно стать создание информационной инфраструктуры для цифровой экономики — его предполагаемый объем финансирования до 2024 года составит 772 млрд рублей, включая 413 млрд рублей из федерального бюджета. Отвечают за это направление «Мегафон» и «Ростелеком», который является «центром компетенций». Последней компании также поручено реализовать проект по обеспечению широкополосным интернетом. Предполагается, что «на выходе» будет достигнуто обеспечение 97% российских домов широкополосным интернетом со скоростью 100 мбит/с и устойчивым покрытием крупных городов сетью 5G+.
К этим инициативам государства необходимо также добавить собственные глобальные планы по цифровизации, которые строят ведущие госкомпании. Например, еще в феврале 2018 года на Российском инвестиционном форуме в Сочи собственную стратегию цифровизации до 2030 года представил холдинг «Россети». Стоимость проекта — без малого 1,3 трлн рублей, причем гендиректор компании Павел Ливинский заявил, что он является самоокупаемым и не потребует дополнительного увеличения сетевой составляющей в тарифе, так как цифровая сеть позволяет повысить эффективность процессов. В результате цифровизации «Россети» планируют на 30% снизить потери при передаче электроэнергии, операционные и капитальные затраты, а также повысить доступность технического присоединения к сетям.
Обошлись без индустрии
Подводить какие-то первоначальные итоги повального увлечения чиновников и функционеров госкомпаний рано. «Первый год цифровизации был посвящен двум вопросам: на что тратить деньги и какие законы нужны?» — констатирует политолог Алексей Чадаев, активно комментирующий тему цифровизации на протяжении последних двух лет. По его словам, на конец ноября «Сколково», за которым закреплена подпрограмма по нормативному регулированию, предоставило уже более сотни законодательных инициатив, но кроме этого практически ничего и не делалось.
«Хотя некоторые реальные инициативы понемногу вводятся, — добавляет Чадаев. — Например, успешным признан опыт Фонда развития интернет-инициатив. В следующем году начнут работать фонды в аналогичных сферах, например, фонд по поддержке цифровизации образования при Российской венчурной компании, на поддержку стартапов в этой области дается почти 7 миллиардов рублей. Заработали программы обучения: РАНХиГС и АСИ. Появляются программы подготовки чиновников для работы с данными в госуправлении. Сегодня наша система может уже готовить людей, которые будут ориентироваться на стыке понимания того, что такое данные и госуправление. Это очень важные люди, которые будут переводить с языка чиновника на язык программиста, озвучивая то, что нужно государству и что из этого возможно сделать технически».
Если вернуться к тезису о том, что цифровизация — это некое условное название для концепции ответа на очередные вызовы догоняющей модернизации, то возникает логичный вопрос: существуют ли аналогичные примеры (как успешные, так и провальные), на которые Россия может ориентироваться.
По мнению Алексея Чадаева, в целом учиться цифровизации России сегодня особо не у кого: «Готовых эффективных решений, которые можно было бы позаимствовать, не существует. Все страны сейчас примерно в одинаковом положении, все решают одинаковый круг проблем, например, проблему быстрого развития технологий, которое обгоняет регуляторную среду, призванную эти технологии регулировать. Ставится амбиционная задача, чтобы регуляторная среда способствовала развитию технологий, но, будучи реалистами, мы понимаем, что вопрос стоит о том, чтобы хотя бы не мешать. Но при этом идея, что цифровизация — это, в конечном итоге, для людей, хорошо отрефлексирована. Все те направления цифровизации, которые сформулировал Андрей Белоусов, по сути, связаны с госуслугами: и социалка в первых строках, и обратная связь с населением. То есть в первую очередь оцифровывается интерфейс взаимодействия „государство-гражданин“».
Иной точки зрения придерживается обозреватель журнала «Эксперт» Александр Механик, также внимательно следящий за развитием этой темы: «Если коротко, то цифровизация — это процесс перехода от аналоговой формы передачи информации к цифровой. А цифровая экономика — это экономика, в которой общение между экономическими агентами, которыми могут быть и организации, и отдельные люди, и вещи, происходит в цифровой форме. Часто сюда включают использование искусственного интеллекта для целей обработки информации в самых разных формах и беспилотный транспорт».
Однако, продолжает Механик, в российской программе цифровой экономики упор делается на цифровизацию сферы услуг и государственного управления — о промышленности же в ней, к удивлению большинства специалистов, не говорится ни слова (видимо, считается, что это дело самих компаний, и многие из них этим действительно занимаются). Но если посмотреть на близкие по смыслу программы с разной степенью участия государства, реализуемые во многих странах мира, то окажется, что там упор делается именно на промышленность. Несколько примеров: в США такая программа называется «Промышленный ренессанс», в Китае — «Производство 2025» или «Интернет плюс», в Германии — «Промышленность 4.0» или «Промышленная революция 4.0», во Франции — «Креативная индустрия» или «Индустрия будущего».? читать продолжение новости ?
Иными словами, все это разные варианты той самой «новой индустриализации», которая еще в начале нынешнего десятилетия декларировалась одной из главных идей экономической политики для России. И многие еще не забыли о том, что в майском указе Владимира Путина образца 2012 года органам исполнительной власти было дано поручение о создании в стране в течение шести лет 25 млн высокотехнологичных рабочих мест. Однако спустя шесть лет словосочетание «новая индустриализация», кажется, основательно забыто.
На поклон к Илону Маску
«Наверное, не случайно, что по уровню цифровизации в России сильнее всего от стран Евросоюза отстают добывающая и обрабатывающая промышленность и транспорт, — говорит Александр Механик. — Одна из основных причин — дефицит современного оборудования с цифровым управлением. Так, на 10 тысяч работающих в России приходится в 23 раза меньше промышленных роботов, чем в среднем по всему миру. Доля станков с числовым программным управлением составляет 10 процентов, тогда как в Германии и США — более 70 процентов, в Китае — около 30 процентов. Используется только 1 процент данных, генерируемых сенсорами и датчиками, которыми оснащено современное оборудование. При этом доля импорта в станкостроении превышает 90 процентов. Переход же к цифровой экономике, понимаемой как экономика услуг, в условиях слабости собственной промышленности, особенно в области микроэлектроники, приведет к обвальному росту зависимости России от поставок заёмных аппаратно-программных решений, в первую очередь микроэлектроники».
В последнем случае Александр Механик ссылается на научного руководителя Научно-исследовательского института системных исследований академика Владимира Бетелина, который считает, что концепции сначала «информационного общества», а теперь и «цифровизации» при всем объективном характере этих тенденций в значительной мере продвигаются и в правительственных коридорах, и в СМИ благодаря усилиям крупнейших корпораций в области электроники и ИТ. Последние видят в этом спасение от надвигающихся проблем в их отраслях, связанных с исчерпанием возможностей традиционных путей обновления электронной техники, тех же гаджетов. В связи с этим корпорациям нужны новые рынки и цифровизация, например, интернет вещей, беспилотный транспорт, дополненная реальность, которые обещают многократный рост рынка на уже имеющейся технологической основе. В российских же реалиях все это ведет к многократному увеличению зависимости от импорта.
Аналогичные опасения высказывают и представители российского ИТ-бизнеса, например, такой специалист, как Наталья Касперская. Ее знаменитое выступление на Цифровом форуме-2018 в Санкт-Петербурге дает богатую почву для размышлений о том, почему российская элита вдруг «заболела» цифровизацией.
«Меня очень задели слова по поводу „цифрового автомобиля“ Tesla. Но у Tesla нет ни одного патента, который был бы новизной в области цифрового развития. Все патенты Tesla связаны с дизайном. Tesla — это медийный феномен, никакого отношения к прорыву, будущему, цифровой экономики он не имеет. Есть Илон Маск, абсолютно гениальный маркетолог, он умеет превращать в конфетку все, за что он берется. Когда посмотришь внутри, то производство не налажено. Илон Маск объявил, что будет цифровая сборка, а собирают люди руками. Вопрос капитализации в современном мире устроен так, что, по сути, это вера инвесторов. Инвесторам в уши нажужжали, что это хорошая штука, и инвесторы как бараны вкладывают свои деньги. Tesla — это как раз пример такого пузырика, и большая часть современных технологий — это как раз пример такого Tesla. Это хайп, это медийный пузырь, который говорит следующее: нам нужно бежать сейчас срочно быстрее цифровизироваться, потому что мир движется вперед», — это высказывание Касперской неизбежно напоминает о том без преувеличения культе Илона Маска, который сложился у определенной части российской элиты. Можно, например, вспомнить, как тот же Игорь Шувалов еще в бытность свою вице-премьером выразил надежду, что среди финалистов конкурса «Лидеры России» будут «свои Илоны Маски». На поверку же такие культы чаще всего имеют все признаки карго-культа. Этот термин, стоит напомнить, ввел в оборот американский физик Ричард Фейнман, рассказавший в одном из своих выступлений, как коренное население Меланезии строило у себя на островах копии аэродромов, чтобы на них садились самолеты. Эти абсурдные действия «самолетопоклонников» Фейнман сравнивал с активностью ряда ученых в области псевдонауки, однако он быстро был подхвачен и социологами, например, для иронического описания бесплодных усилий имитационной модернизации.
«Касперская небезосновательно говорит, что быстрая и бездумная цифровизация в госуправлении, основанная на массированном применении импортных решений, как физических, так и софта, усиливает нашу колониальную зависимость от тех стран, где это все производится, -комментирует Алексей Чадаев. — Пока мы „аналоговые“, мы, может быть, и не так продвинуты, но зато сами себе хозяева. А понаставив себе неведомого железа и софта с непонятно чьими отмычками и бэкдорами, мы уже не сможем так о себе говорить. Сказать, что эти риски серьезно учитываются теми, кто отвечает за цифровизацию, нельзя. Хотя для Касперской это практика её жизни, так, как она, мыслить могут не все, и надо хотя бы прислушиваться к ней. Правда, на нашей стороне играет то, что у нас все делается медленно и не через нужное место, поэтому есть надежда, что к тому моменту, как дойдет до дела, мы уже что-то придумаем сами».
Кроме того, адепты российской цифровизации предпочитают не обращать особенного внимания на обратную сторону этого процесса — сокращение рабочих мест. «Фактор технологического замещения труда в результате развития цифровых технологий принимается во внимание на уровне риторики, но на практике никаких программ адаптации и переобучения кадров нет, — отмечает Чадаев. — Это, кстати, одна из причин того, почему никто из исполнителей не спешит внедрять „цифру“, чтобы потом не решать проблему с огромным количеством уволенных. Они, скорее, предпочитают быть отстающими по оцифровке и производительности труда, чем будут иметь дело с людьми, которых некуда девать».
Более того, в среде наиболее влиятельных пропагандистов светлого цифрового будущего давно стало признаком хорошего тона чуть ли не бравировать тем, сколько еще персонала им удалось сократить в результате внедрения новых технологий. На поверку же все это внедрение, опять же, имеет стойкие признаки карго-культа. «Я не услышала чего-то такого, чего добился Сбербанк в области небанковского обслуживания, какую-то такую офигительную штуку, которая перевернула мир или в стране сделала. Расскажите нам об этом, а не общие слова о том, что мы здесь такие ретрограды тупые сидим и ничего в этой жизни не добились. К сожалению, эта медийная накрутка замутняет смысл. Не надо нам спешить и хватать все для того, чтобы просто это у себя иметь. А риски понятны. Любая современная технология имеет удаленное управление», — это тоже из выступления Натальи Касперской. И не случайно, что ее оппонентом в ходе дискуссии на Цифровом форуме выступил не кто иной, как Анатолий Чубайс.
Не осталась без внимания Касперской и такая любимая с некоторых пор чиновниками тема, как «умные города»: «Нам надо покупаться не на упаковку, а на суть. Сначала понимать, зачем и что мы делаем, а потом уже, как и какими технологиями. Тогда мы понимаем приоритеты. Например, умная промышленность: понятно, мы хотим повысить производительность труда, это задача, для решения которой мы будем применять такие-то и такие-то технологии. Или медицина. А вот, скажем, „умный город“ — сразу начинаются вопросы: что значит „умный“? в каком месте „умный“? Для чего вообще? Потому что в целом умные города как система управления домом по одной кнопочке довольно неэффективна. Это значит, что нам, возможно, нужно что-то другое, но, опять же, идти от задач». Можно вспомнить и еще одно примечательное выступление 2018 года — речь миллиардера Сулеймана Керимова в его родном дагестанском Дербенте, где он прямо признал, что создавать новые рабочие места сегодня непросто, зато надо думать о том, как внедрять технологии «умного города». Между тем в целом понятно, что «умный город» без рабочих мест будет лишь воспроизводить классическую для периферийных экономик схему развития недоразвитости.
«От цифровизации все ожидают по крайней мере существенного роста производительности труда, — резюмирует Александр Механик. — Приведет ли это к экономическому росту, зависит от многих других факторов. Если это породит массовую безработицу, то вряд ли, особенно в экономиках, которые зависят от внутреннего спроса. Пока же главным выгодополучателем изменений, связанных с цифровизацией, могут стать Китай и другие развивающиеся страны, поскольку у них гигантские возможности для расширения внутреннего рынка, который может поглотить и возможную безработицу, и увеличивающийся поток товаров. Если они пустят на свой рынок компании других стран, это может способствовать росту и этих стран. Собственно, именно поэтому американцы так активно добиваются открытия для себя китайского рынка. У России же еще одно важное отличие. В то время, как в других странах большое внимание уделяется социальным проблемам, к которым ведет цифровизация, у нас это вообще практически не обсуждается, а Греф прямо хвастает, сколько народу он уволит благодаря цифровизации и искусственному интеллекту. Поскольку, судя по всему, высшее руководство не до конца понимает, что такое цифровизация, а судит о ней по фантазиям таких „экспертов“, как Греф, то возможно, что она и есть карго-культ. Но, конечно, надо отделять реальность с ее реальными возможностями от фантазий и культа этих фантазий».
Николай Проценко
