✔ Психолог объяснила, почему не надо надевать на детей гимнастерки и пилотки - «Общество»
Не нужно создавать у детей впечатления, что война – это праздник, а военная форма – это здорово.
«Дети не должны ходить в военной форме. Для большинства из наших предков, встретивших военные годы, эта одежда была посмертным одеянием, — пишет в своем Facebook петербургский психолог, психотерапевт Елена Кузнецова, комментируя популярный в последние годы тренд надевать на детей в честь 9 Мая пилотки, гимнастерки и другие элементы военной формы. — Военная форма – это одежда для смерти: делать преждевременную смерть, встречать ее самому. Оставляя следы горя везде, где ступают такие вот форменные сапоги. Детям нужно покупать одежду про жизнь, а не про смерть».
Как специалист, хорошо разбирающийся в том, как работает детская психика, Кузнецова считает, что, наряжая так детей, взрослые наносят им вред: «Это романтизация и украшательство самого страшного в нашей жизни – войны. Воспитательный посыл, который получают через подобные действия взрослых дети – что война это здорово, это праздник, потому что потом она оканчивается победой».
Вместо такого посыла до детей нужно доносить, что война – это страшная беда, горе, ужас и смерть, и ничего хорошего в ней нет, подчеркивает Кузнецова: «Война оканчивается непрожитыми жизнями с обеих сторон. Могилами. Братскими и отдельными. На которые даже порою некому ходить поминать. Потому что войны не выбирают, сколько живых из одной семьи взять платой за невозможность людей жить в мире. Войны вообще не выбирают – наши и не-наши. Просто берут плату бесценным. Вот это нужно доносить до детей».
Баллада о без вести пропавшем
Александр Дольский (1978г.)
Меня нашли в четверг на минном поле,
в глазах разбилось небо, как стекло.
И все, чему меня учили в школе,
в соседнюю воронку утекло.
Друзья мои по роте и по взводу
ушли назад, оставив рубежи,
и похоронная команда на подводу
меня забыла в среду положить.
И я лежал и пушек не боялся,
напуганный до смерти всей войной.
И подошел ко мне немецкий Гансик
и наклонился тихо надо мной.
И обомлел недавний гитлер-югенд,
узнав в моем лице свое лицо,
и удивленно плакал он, напуган
моей или своей судьбы концом.
О жизни не имея и понятья,
о смерти рассуждая, как старик,
он бормотал молитвы иль проклятья,
но я не понимал его язык.
И чтоб не видеть глаз моих незрячих,
в земле немецкой мой недавний враг
он закопал меня, немецкий мальчик.
От смерти думал откупиться так.
А через день, когда вернулись наши,
убитый Ганс в обочине лежал.
Мой друг сказал:"Как он похож на Сашку...
Теперь уж не найдешь его... А жаль."
И я лежу уже десятилетья
в земле чужой, я к этому привык.
И слышу: надо мной играют дети,
но я не понимаю их язык.
