Не хватает только шашлыка в кадре - «Общество» » «Новости Дня»

✔ Не хватает только шашлыка в кадре - «Общество»


Не хватает только шашлыка в кадре - «Общество»

Фильм с кратким и емким названием «Путин», анонсированный Первым каналом в качестве большого открытия в области документального кино, тем не менее откровением не стал. Даже удивительно - при том что Стоун не принадлежит к породе режиссеров-интеллектуалов - картина могла бы быть поизобретательнее.



Хотя бы, извините, формально: ведь форма, как известно, вещь коварная – иногда КАК важнее чем ЧТО; собственно это самое КАК порой может заменить собою ЧТО.



Шел в комнату, попал в другую (как говаривал Лев Толстой, собравшийся поначалу наказать «безнравственную» Анну). Но Анна, как известно, завела старого моралиста не совсем туда – или совсем не туда, выбрав свою собственную дорогу помимо воли своего создателя.



Герой Стоуна – будь Стоун внимательнее – тоже мог бы пойти «другим путем»: и тут, извините, потребно искусство интервьюера, его умение подловить момент, не растеряться, подтолкнуть к истине, поставить в тупик.



Даже если герой молчит, уклоняется: само молчание порой говорит о большем, нежели говорение.



Но – не случилось.



Путин как раз все время говорит, говорит, говорит – причем то, что говорил нам, россиянам уже сотни раз: будто смотришь нарезку из программы Время, смонтированные кадры паркетной хроники.



Фильм, если его можно так назвать, - трибуна одного человека, который повторяет старые мантры, лозунги, казенные уверения. И интервьюер ему не мешает, за собой не ведет, а если и слабо возражает – то только для того чтобы тут же согласиться или увести разговор в сторону.



То есть, строго говоря, это такое дружеское хоум-видео, посиделки старых друзей, которым встреча в радость, давно не виделись, ни дать ни взять на даче у одноклассника.



Толстый и тонкий: одноклассник хоть и выбился в люди, занимает большой пост, я тоже не лыком шит, хотя, конечно, мои достижения скромнее. Вот камера, снимай, жена (жена у меня хорошая, камера тоже ничего, дорогую брал, я себе ни в чем не отказываю), а ты садись вот так поудобнее и расскажи, как достиг таких успехов. Не стесняйся.



Не хватает только шашлыка в кадре на заднем плане и неизменного Петровича, который сбрызгивает этот самый шашлык уксусом да обмахивает лопаткой.



В общем, душевно, чего уж там.



Однако кино – это антропология, и режиссер в данном случае - исследователь неизведанного, человек, ставящий эксперимент не только на своем «объекте», но и на себе самом. В идеале к концу съемок измениться должны оба: и если не кардинально (хотя всякое бывает), то хотя бы в чем-то. Что-то поняв в себе.



Конечно, это сложный случай: по всей видимости, «объект» и не собирался меняться. В таком случае задача режиссера показать как раз его неизменность, упорство, заблуждения, расхождение между человеком и его статусом.



Тот самый зазор, между которым можно было бы проскользнуть, создав образ.



Вместо этого Стоун решает чисто формальные задачи: ставит четыре камеры, ищет необычные ракурсы, сам сидит в кадре в растрепанном виде – очевидно символизируя своей персоной пришельца из свободного мира, явившегося к могущественному человеку за советом, как нам обустроить Мичиганщину и Оклахомщину.



Но к настоящему исследованию Власти ни четыре, ни десять камер, ни твой растрепанный или приглаженный вид не имеют никакого отношения.



Задача документалистики (ну в нашем случае)– показать объем, силу и слабость власти, ее место в большой Истории; показать ее носителя, в ком эта абсолютная власть персонифицировалась, как человека, а не символ, живое существо, а не иероглиф.



Боюсь, что Стоуну это оказалось не под силу.



Если он вообще ставил перед собой подобные задачи и в принципе имеет о них представление.



В принципе жанр фильма-интервью совершенно не предполагает ни позиции «снизу», ни тем более «сверху». Только полное доверие и растворенность в герое могут создать предпосылки если не для шедевра, то хотя бы для добротной картины.



Случаются, впрочем, и шедевры: 11 серий наедине в Лилей Лунгиной, «человеком в кадре», охватили собой и век-волкодав, и судьбу интеллигенции в СССР, и многое другое. Это процесс кристаллизации Времени, Хроноса: вербально-визуальный опыт воссоединение времен через личность, человека.



Мы не говорим о различии этих личностей, Путина и Лунгиной: вопрос в другом. В степени вовлеченности этой Личности (неважно, с каким знаком) в процесс Истории.



Собственно, это и есть феномен настоящего документального кино: одновременное присутствие человека в разных исторических реалиях, повествующего об этом здесь и сейчас.



И именно камера – если она в руках человека талантливого – отражает эти мельчайшие изменения, эту пульсацию времени.



С пульсацией, как уже было сказано, не случилось: Стоун вообще довольно топорный мастер, склонный скорее к плакату, нежели к пристальному наблюдению.


Фильм с кратким и емким названием «Путин», анонсированный Первым каналом в качестве большого открытия в области документального кино, тем не менее откровением не стал. Даже удивительно - при том что Стоун не принадлежит к породе режиссеров-интеллектуалов - картина могла бы быть поизобретательнее. Хотя бы, извините, формально: ведь форма, как известно, вещь коварная – иногда КАК важнее чем ЧТО; собственно это самое КАК порой может заменить собою ЧТО. Шел в комнату, попал в другую (как говаривал Лев Толстой, собравшийся поначалу наказать «безнравственную» Анну). Но Анна, как известно, завела старого моралиста не совсем туда – или совсем не туда, выбрав свою собственную дорогу помимо воли своего создателя. Герой Стоуна – будь Стоун внимательнее – тоже мог бы пойти «другим путем»: и тут, извините, потребно искусство интервьюера, его умение подловить момент, не растеряться, подтолкнуть к истине, поставить в тупик. Даже если герой молчит, уклоняется: само молчание порой говорит о большем, нежели говорение. Но – не случилось. Путин как раз все время говорит, говорит, говорит – причем то, что говорил нам, россиянам уже сотни раз: будто смотришь нарезку из программы Время, смонтированные кадры паркетной хроники. Фильм, если его можно так назвать, - трибуна одного человека, который повторяет старые мантры, лозунги, казенные уверения. И интервьюер ему не мешает, за собой не ведет, а если и слабо возражает – то только для того чтобы тут же согласиться или увести разговор в сторону. То есть, строго говоря, это такое дружеское хоум-видео, посиделки старых друзей, которым встреча в радость, давно не виделись, ни дать ни взять на даче у одноклассника. Толстый и тонкий: одноклассник хоть и выбился в люди, занимает большой пост, я тоже не лыком шит, хотя, конечно, мои достижения скромнее. Вот камера, снимай, жена (жена у меня хорошая, камера тоже ничего, дорогую брал, я себе ни в чем не отказываю), а ты садись вот так поудобнее и расскажи, как достиг таких успехов. Не стесняйся. Не хватает только шашлыка в кадре на заднем плане и неизменного Петровича, который сбрызгивает этот самый шашлык уксусом да обмахивает лопаткой. В общем, душевно, чего уж там. Однако кино – это антропология, и режиссер в данном случае - исследователь неизведанного, человек, ставящий эксперимент не только на своем «объекте», но и на себе самом. В идеале к концу съемок измениться должны оба: и если не кардинально (хотя всякое бывает), то хотя бы в чем-то. Что-то поняв в себе. Конечно, это сложный случай: по всей видимости, «объект» и не собирался меняться. В таком случае задача режиссера показать как раз его неизменность, упорство, заблуждения, расхождение между человеком и его статусом. Тот самый зазор, между которым можно было бы проскользнуть, создав образ. Вместо этого Стоун решает чисто формальные задачи: ставит четыре камеры, ищет необычные ракурсы, сам сидит в кадре в растрепанном виде – очевидно символизируя своей персоной пришельца из свободного мира, явившегося к могущественному человеку за советом, как нам обустроить Мичиганщину и Оклахомщину. Но к настоящему исследованию Власти ни четыре, ни десять камер, ни твой растрепанный или приглаженный вид не имеют никакого отношения. Задача документалистики (ну в нашем случае)– показать объем, силу и слабость власти, ее место в большой Истории; показать ее носителя, в ком эта абсолютная власть персонифицировалась, как человека, а не символ, живое существо, а не иероглиф. Боюсь, что Стоуну это оказалось не под силу. Если он вообще ставил перед собой подобные задачи и в принципе имеет о них представление. В принципе жанр фильма-интервью совершенно не предполагает ни позиции «снизу», ни тем более «сверху». Только полное доверие и растворенность в герое могут создать предпосылки если не для шедевра, то хотя бы для добротной картины. Случаются, впрочем, и шедевры: 11 серий наедине в Лилей Лунгиной, «человеком в кадре», охватили собой и век-волкодав, и судьбу интеллигенции в СССР, и многое другое. Это процесс кристаллизации Времени, Хроноса: вербально-визуальный опыт воссоединение времен через личность, человека. Мы не говорим о различии этих личностей, Путина и Лунгиной: вопрос в другом. В степени вовлеченности этой Личности (неважно, с каким знаком) в процесс Истории. Собственно, это и есть феномен настоящего документального кино: одновременное присутствие человека в разных исторических реалиях, повествующего об этом здесь и сейчас. И именно камера – если она в руках человека талантливого – отражает эти мельчайшие изменения, эту пульсацию времени. С пульсацией, как уже было сказано, не случилось: Стоун вообще довольно топорный мастер, склонный скорее к плакату, нежели к пристальному наблюдению.


Новости по теме





Добавить комментарий

показать все комментарии
→