✔ Между доном Корлеоне и Дэн Сяопином: эксперт о транзите власти в Казахстане - «Аналитика»
ПОХОЖИЕ
10:06
Токаев как казахстанский Медведев
— Как конкретизируются основные риски транзита власти в Казахстане после назначения врио президента Касым-Жомарта Токаева? Можно ли считать его фигурой, устраивающей все элитные группировки?
— Думаю, что в данном случае вполне уместны параллели с президентством Дмитрия Медведева в России, поскольку главным соображением в пользу Токаева, скорее всего, стал не масштаб личности, а в первую очередь некая корпоративная солидарность, приверженность команде — возможно, следует сказать, клану — Нурсултана Назарбаева. Личные амбиции и честолюбие в данном случае могут идти следом с большим отставанием. Того же Медведева на посту президента России сложно было назвать совсем уж безвольным и не имеющим своей точки зрения (которая, надо отметить, местами отличалась от позиции Путина). Но главным для Медведева все же оставалась именно командная приверженность, которую, впрочем, стали пытаться раскачать практически сразу. Назарбаев спустя три десятилетия у власти прекрасно понимает цели и приоритеты людей из своего окружения (уж точно не меньше, чем Путин накануне президентских выборов 2008 года) и вряд ли бы выбрал своим преемником слишком зубастого деятеля, который гипотетически мог бы начать с места в карьер устанавливать собственные правила игры, нарушая сложившиеся договорённости. К таким фигурам, например, относятся зять Назарбаева Тимур Кулибаев, самый богатый человек в Казахстане, или его племянник Самат Абиш.
— Но, в отличие от Путина, который вернулся на пост президента в 2012 году, Назарбаев в силу возраста уже точно не сможет снова возглавить Казахстан, если что-то пойдет не так. Есть ли в этой ситуации серьезный потенциал для усиления конфликтов внутри казахстанской элиты? Насколько велика вероятность того, что Токаев — это временная фигура, за спиной которой продолжаются переговоры о подлинном преемнике Назарбаева?
— Здесь напрашивается другая историческая аналогия — с Брежневым, которого тоже поначалу считали переходной фигурой, назначенной после снятия Хрущева до тех пор, пока более весомые претенденты на пост генсека не договорятся между собой. Но Брежнев почти сразу сам завладел инициативой и этих претендентов очень быстро убрал — кого на пенсию, кого на периферию. Остались только те, кто был согласен играть по новым правилам, а они заключались в переходе от единоличной формы правления при Сталине и Хрущеве к коллегиальному руководству Политбюро ЦК КПСС, в котором Брежнев был лишь арбитром, первым среди равных, а не единоличным правителем вроде Хрущёва (не говоря уж о Сталине). До определенного момента — фактически до того, как у него резко усугубились проблемы со здоровьем — Брежнев с этой ролью справлялся вполне успешно.
— Токаев, безусловно, человек, всецело сформированный системой Назарбаева, но, насколько можно судить по открытым источникам, он не аффилирован с какими-то крупными экономическими активами, в отличие от названных вами членов семьи Назарбаева. Означает ли это, что элита Казахстана решила представить всему миру более европейский «фасад» при сохранении принципиальных рычагов принятия решений в руках обладателей экономической власти? Или же борьба за передел собственности еще впереди?
— Да, борьба за передел собственности — это распространённый повод для внутриэлитного конфликта. На сегодняшний день концентрация активов в руках родственников Назарбаева явно выглядит неким обязательным условием транзита власти по тому сценарию, который мы видим, и определенной гарантией того, что родственники не будут активно мешать другим представителям правящего клана и новому президенту.
Суть сделки со стороны Назарбаева представляется так: я ухожу, вы договаривайтесь между собой, но крупный пакет акций экономики Казахстана, который контролирует моя семья, должен остаться в неприкосновенности.
Такой сценарий транзита во многом как раз и страхует Казахстан от революционных потрясений. Здесь нужно заранее оговориться: я (следуя традициям макросоциологической теории государственного распада) понимаю революционные потрясения как одно из следствий распада государства, не обязательно территориального, хотя возможен и он. Но в общем случае речь идёт о распаде государственного механизма, своего рода трансформационном кризисе, который может завершиться либо воссозданием (с определёнными изменениями) прежней модели, либо революцией и гражданским конфликтом, либо территориальным распадом, либо комбинацией из перечисленных факторов. Так вот, любой государственный распад начинается с конфликта внутри элиты, когда разные ее фракции не просто имеют разные интересы и не просто озабочены банальным дележом собственности, а обладают диаметрально противоположными представлениями о дальнейших путях развития государства, как это сложилось на Украине к концу 2013 года или в СССР в конце 1980-х годов.
Латентные факторы революции
— Есть ли сегодня в Казахстане предпосылки для развития ситуации по такому сценарию?
— Если вновь обратиться к макросоциологическим теориям государственного распада, например, к работам Теды Скочпол, то в них, помимо внутриэлитного конфликта, выделяется еще несколько факторов, способствующих государственному распаду. В частности, это внешнее давление на государство, способность определенных элитных группировок успешно сопротивляться наступлению на них государства, а также наличие организационных структур, способных мобилизовать массы на восстание.
Еще один известный исследователь революций Джек Голдстоун, перечисляет такие факторы государственного распада. Это, во-первых, кризис власти, при котором государство воспринимается элитами и массами как неэффективное и несправедливое. Во-вторых, внутриэлитный кризис, приводящий в конечном итоге к резкой поляризации элит на отдельные фракции, при этом важно, что у каждой из фракций имеется своё представление о дальнейшем развитии общества, резко отличное от представлений других фракций. В-третьих, кризис народного благосостояния, при котором население с трудом поддерживает своё стандартное существование с помощью привычных способов. В-четвертых, коалиция части элит и части народных масс с дальнейшей атакой такой коалиции на государственную власть. В-пятых, наличие идеологии, объединяющей элиты и массы в атаке на государство, оправдывающей такую атаку и, главное, предлагающей видение будущего порядка, альтернативное текущему государственному устройству.
Так вот, в отличие, скажем, от периода распада СССР или второго «майдана» на Украине, в сегодняшнем Казахстане перечисленные факторы, хотя, несомненно, частично имеют место, всё же пока не проявлены в достаточной мере для возникновения ситуации государственного распада. В частности, нет явных внешних сил, заинтересованных в раскачке ситуации в Казахстане, за возможным исключением «Исламского государства» [организация, запрещенная в России], но оно от Казахстана пока что далеко — и территориально, и в плане актуальных ресурсов и рычагов воздействия. В США, возможно, теоретически тоже могут найтись отдельные желающие дестабилизировать Казахстан, чтобы создать трудности России и Китаю, но благодаря нефти, на Казахстан завязано довольно много транснациональных инвестиционных проектов, в первую очередь американских. Например, компания «Тенгиз Шеврон Ойл» на 75% принадлежит американским нефтегазовым компаниям Chevron и Exxon Mobil. На Кашаганском месторождении более 80% долей — это американцы в лице Exxon Mobil, французы в лице Total, голландцы и англичане в лице Royal Dutch-Shell, итальянцы в лице Eni. Карачаганак, ещё один крупный нефтедобывающий проект, — это примерно на 90% всё те же Eni, Shell, Chevron, а также «ЛУКойл».
Так что в противовес гипотетическим любителям видеть везде признаки цветных революций следует признать, что в США сегодня присутствуют вполне реальные желающие сохранить в Казахстане внутреннюю стабильность.
Что касается элитных группировок, располагающих силовыми ресурсами в масштабах, позволяющих сопротивляться государству, а также имеющих структурную возможность по мобилизации низового восстания, то, по доступной мне информации, столь же мощных группировок, альтернативных правящей, в Казахстане пока что нет (опять же, в отличие от Украины).
Не просматривается и какая-либо альтернативная идеология, которая может объединить недовольных нынешней властью. Предложенные Назарбаевым идеи многовекторности, нейтралитета, балансировки между Россией, Китаем и США, преимущественно светского характера дальнейшего развития, а также евразийской интеграции как долгосрочной модели, задающей Казахстану географический, инфраструктурный и технологический вектор развития как минимум в среднесрочной перспективе, пока в явном виде не оспариваются в Казахстане никакой элитной фракцией ни целиком, ни по отдельности.
Хотя здесь надо оговориться, что существует определенный риск роста популярности салафизма, который, по мнению ряда экспертов, постепенно усиливается в отдельных регионах Казахстана. Опять же, теоретически возможно, что упомянутые ранее структуры, имеющие силовые ресурсы для сопротивления государству, а также способные мобилизовать определённую часть населения на низовое восстание, могут быть постепенно выстроены «снизу» адептами «Исламского государства» или иных салафитских движений. И многие наблюдатели в Казахстане говорят о ненулевом риске подобного развития событий.
— На каких фактических данных основаны такие предположения?
— Один из русских, живущих в Казахстане и хорошо владеющих ситуацией в стране, недавно сказал мне так:
«Южные и западные регионы просто больны салафизмом. На юге — уран, на западе — нефть и газ. И там, и там — резкое неприятие верховной власти».
Понятно, что это скорее ощущение, чем вывод, однако это ощущение человека, видящего ситуацию изнутри Казахстана. Хотя даже с поправкой на эти риски мне всё же представляется, что салафизм — пока — затрагивает, скорее, определенную часть обычного населения, недовольную существующим положением вещей, а не элиту Казахстана, которая достаточно трезво мыслит, чтобы не играть с этим огнем, пытаясь погреть на нем руки и одновременно поджигая собственный дом. Если же не будет обеспечена смычка между недовольными группами элиты и населения, то о революции как о государственном распаде говорить не приходится — в наихудшей ситуации это будет или государственный переворот сверху, или бунт снизу.
Возможно, какие-то элитные фракции в Казахстане сегодня и размышляют над тем, как использовать протестный потенциал низов, но в соответствии с восточной традицией они вряд ли будут проявлять себя до тех пор, пока шансы на успех не станут гарантированными. На Востоке против действующей власти выступают только в тот момент, когда как минимум можно рассчитывать на то, что часть территории удастся отколоть в личное кормление. Собственно, исторически Казахстан именно так и образовался, когда двое представителей рода Чингисхана, недовольные положением дел в Узбекском ханстве, откочевали на его край и объявили эту территорию Казахским ханством. Само слово «казах» означает «тот, кто ушел», у него, по сути, тот же корень, что и у слова «казак».
— Насколько высок нынешний потенциал протестной мобилизации в Казахстане под лозунгами социальной справедливости, как это было во время событий в Жанаозене 2011 года? Возможно ли сегодня их повторение, или же власти предприняли достаточные меры по недопущению этого?
— До недавнего времени отдельные вспышки низовых выступлений властям Казахстана удавалось более-менее купировать, прежде всего заливая недовольство нефтедолларами. Но у этих мер есть и еще один аспект.
В стремлении канализировать протестные настроения населения, порядка 70% которого составляют этнические казахи, в русло борьбы с «колониальным прошлым» и «российским влиянием» власти Казахстана (на уровне отдела внутренней политики администрации президента и соответствующих региональных отделов) фактически стимулируют рост казахского этнического национализма.
Как отмечают те, кто видит ситуацию в Казахстане изнутри, ключевые фигуры в этом движении неприкрыто калькируют идеологию современного украинского неонацизма с небольшими региональными поправками. Всяческим «гражданским активистам» выделяются гранты то на «просветительскую деятельность», то на «развитие блогосферы» и т. п., а эти «гражданские активисты» активно копируют и практики, и идеологию своих нынешних украинских идейных собратьев.
По большому счёту, это как раз пример той самой игры со спичками в деревянном доме, только не на почве салафизма, а на почве этнонационализма. Особенно в контексте того, что в некоторых пограничных регионах Казахстана довольно значима доля неказахов (на севере это русские, на юге и юго-западе — узбеки и другие народы Средней Азии). Видимо, такие игры, в отличие от салафизма, сегодня кажутся отдельным представителям элиты безопасными. Однако, несмотря на такого рода заигрывания, на уровне верховной власти чётко артикулируется приверженность многонациональному Казахстану. То, что такой человек, как Назарбаев, прочитал своё заявление об уходе с поста президента Казахстана на казахском и на русском языке, имеет для восточной страны довольно высокое символическое значение. Поэтому, несмотря на заигрывания с этнонационализмом, я полагаю, что и здесь здравый смысл в казахстанских элитах всё же возобладает.
После Назарбаева — Назарбаев
— Теоретики революции как распада государства выделяют еще один фактор возникновения революционной ситуации — острый фискальный кризис, и здесь стоит вспомнить, что Казахстан оказался в числе стран, наиболее пострадавших от падения цен на нефть. Могут ли сокращение «кормовой базы» и ухудшение ситуации в государственных финансах, наложившись на ситуацию транзита власти, спровоцировать конфликты в верхах?
— Совершенно верно. Еще один крупный исследователь революций, Рэндалл Коллинз, суммируя подходы Скочпол и Голдстоуна, сводит многочисленные факторы государственного распада к трём основным. Это раскол элит, усугубляемый наличием диаметрально противоположных точек зрения о путях дальнейшего развития; низовое массовое восстание, возглавляемое одной из элитных фракций; и, да, фискальный кризис государства, из-за которого государство не может ни подавить низовое восстание, ни купить лояльность населения (через социальные расходы) и элит (через перераспределение ресурсов, подконтрольных различным фракциям).
Признаки фискального кризиса как разрыва между субъективными обязательствами и объективными доходами государства в Казахстане, несомненно, присутствуют. Однако налицо и ряд макроэкономических достижений при Назарбаеве. Например, ВВП на душу населения по ППС у Казахстана сегодня сопоставим с аналогичным российским показателем, а неравенство в доходах меньше, чем в России. Имеются заметные географические диспропорции в распределении инвестиций и доходов — однако в той же России, например, масштаб таких диспропорций никак не меньший. Также стоит отметить более высокий по сравнению с Россией темп экономического роста при гораздо более скромных стартовых позициях Казахстана.
Однако все это сочетается с угрозой финансовой разбалансировки, более значимой в сравнении с российской ситуацией. Дефицит бюджета Казахстана на 2019 год официально заявлен на уровне более 7,1 млрд долларов (примерно 2,1% прогнозируемого на 2019 год ВВП, то есть порядка четверти всех средств, имеющихся сегодня в Национальном фонде). Причём показатель дефицита недавно был повышен: еще в конце 2018 года планировалось, что дефицит составит порядка 1,5% ВВП. Внешний долг при этом составляет около 167 млрд долларов, то есть почти равен номинальному ВВП Казахстана.
Но это еще далеко не та ситуация, когда государство не может обслуживать все свои обязательства. В частности, это и близко не тот уровень, когда государство не способно обеспечивать лояльность своих силовых структур.
Опасность возникнет в тот момент, когда денег не будет одновременно хватать и на продолжение государственной экспансионистской политики в социальной сфере и инфраструктурном строительстве, и на удовлетворение потребностей элитных кланов, и на обеспечение лояльности силовиков.
Пока в Казахстане до этого не дошло, плюс нет достаточного воздействия других факторов возникновения революционной ситуации. К перечисленным ранее факторам по Скочпол, Голдстоуну и Коллинзу лично я бы добавил и такой параметр, как уровень символического капитала государства (в том смысле, который в это понятие вкладывает Пьер Бурдьё), обеспечиваемый в том числе и фигурой либо фигурами, которым принадлежит верховная власть. Когда некомпетентная элита теряет престиж могущества, всегда могут возникнуть силы, которые устроят переворот под предлогом спасения государства. А этот переворот затем может привести к весьма неожиданным для заговорщиков последствиям, ведущим именно к государственному распаду. Так было, например, в России в феврале 1917 года, когда не то что Октябрьскую революцию — даже полную ликвидацию монархии никто из тех, кто принудил к отречению Николая II, изначально и близко не планировал (но уже во время переговоров с великим князем Михаилом Александровичем появились, скажем так, и другие идеи, которые в итоге и восторжествовали). Или же можно посмотреть на сегодняшнюю ситуацию в Венесуэле, где экономические проблемы и низовое недовольство начались еще в последние годы правления Уго Чавеса, но полноценный кризис возник только после прихода Мадуро, который, конечно, и близко не обладает достоинствами Чавеса, его опытом и харизмой. В результате легитимность Мадуро была поставлена под вопрос, хотя даже в такой ситуации он пока что удерживает власть, поскольку вызов ему бросила часть венесуэльской элиты, не контролирующая силовые структуры.
— Проецируя эту картину на Казахстан, можно предположить, что успех транзита в Казахстане будет зависеть прежде всего от того, насколько сильной фигурой окажется Токаев. И здесь мы, видимо, переходим от структурных факторов к роли личности в истории, которая чаще всего раскрывается именно в переходные периоды.
— Нужно учитывать, что благодаря Назарбаеву запас прочности у казахстанской государственности достаточно велик. Возможно, Токаев недостаточно харизматичен, не столь изощрен в восточных интригах, как Назарбаев, но его послужной список говорит о том, что он вполне компетентен как дипломат и государственный деятель. Тем более, что он не находится в вакууме — Назарбаев оставил ему всю свою команду и себя впридачу в качестве пожизненного Елбасы, «отца нации». Эту ситуацию можно проиллюстрировать эпизодом из фильма «Крестный отец», когда Вито Корлеоне уходит от активного управления кланом, передав бразды правления своему сыну Майклу, но тот все свои решения принимает по согласованию с отцом. Статус «отца всех казахов» позволяет Назарбаеву рассчитывать на такой же сценарий. Насколько оптимальна эта модель транзита, можно будет судить лет через пять-десять, но пока вполне уместны и аналогии с уходом Дэн Сяопина в Китае. Однако период транзита действительно чреват рисками, особенно учитывая то, что многие противоречия, о которых уже говорилось, носят субъективно-эмоциональный характер, а значит, апелляция к статистике и к здравому смыслу тут попросту не будет работать — с вполне предсказуемыми последствиями для государственности Казахстана при неблагоприятном стечении обстоятельств.
— Удалось ли Назарбаеву преодолеть жузовую структуру казахского общества, заменив ее просто клановой, где на первом плане оказывается лояльность лидеру, а не принадлежность к той или иной территориальной единице?
— О жузовой структуре казахского общества напоминает прежде всего география привлечения инвестиций: наибольшие их потоки идут в бывшую столицу Казахстана Алматы — центр Старшего жуза, нефтеносную Атыраускую область (Младший жуз) и столицу Астану, она же Нур-Султан, на исторических землях Среднего жуза. Но нельзя забывать и о наследии советских времен, когда сформировалась значительная часть элиты нынешнего Казахстана, начиная с самого Нурсултана Назарбаева. Хотя сам Назарбаев — выходец из Старшего жуза, партийную советскую карьеру он делал в Караганде, на севере Казахстана. В переносе столицы в Астану тоже можно увидеть необходимость опоры на тех людей, с которыми Назарбаев был знаком с молодости, тем более Целиноград, как называлась Астана до 1992 года, был средоточием управленческих кадров со времен освоения целины. Так что вряд ли стоит преувеличивать сегодняшнее значение жузовой системы.
Николай Проценко
