✔ Жертвы свального греха: почему в СССР никто не хотел жениться на комсомолках - «Общество»

Нравы первых комсомольцев Советского Союза были более чем свободными

Интересные подробности из жизни советской молодежи 1920-х годов приводит в своём блоге graf_orlov33:

«Во время начавшихся в середине 20-х годов судебных дел по случаям изнасилования выяснилось множество крайне любопытных фактов. Оказывается, что в среде комсомольской молодежи приобрели популярность так называемые «вечёрки», на которых молодые люди «пробовали» девушек. Подобные мероприятия обычно проводились в помещении комитета комсомола, — фабричного, заводского и т.д. — куда молодежь была обязана приходить на учебные занятия по классовой борьбе, гегемонии пролетариата, для ознакомления с трудами Маркса, Энгельса, Ленина.

После занятий комсомольский лидер предоставлял парням право выбирать партнёршу среди пришедших на собрание комсомолок. Все знали, что секретарь комсомольской ячейки мог, при желании, взять сразу нескольких понравившихся девушек. «Пробы» проходили то по очереди, то массово, безо всякого стеснения перед товарищами.

Были и случаи самоубийства среди комсомолок, однако обвинить в этом комсомольских работников и членов комячеек не смогли, или не захотели.

Особый интерес в этой связи представляет собой труд Ивана Солоневича (1891-1953) «Тяжкий вопрос о науке»; в котором известный русский публицист, уехавший в эмиграцию, описывает события тех лет, основываясь на личном журналистском опыте.

Обратимся к одному из свидетельств Ивана Лукьяновича:

«Осенью, кажется, 1932 года я в качестве репортёра попал на Сормовский завод — старый гигант индустрии около Нижнего Новгорода. Репортёрское ремесло в СССР — унылое и стандартизированное ремесло. Человек обязан писать о том, что приказано. А если того, чему приказано быть, в природе не существует, обязан выдумать. То, что существует в реальности, никакую редакцию не интересует, и интересовать не имеет права. Жизнь обязана укладываться в схему генеральной линии. Я с блокнотом и фотоаппаратом скучно бродил по гигантской территории Сормовского завода, пока в его парадных воротах не наткнулся на целую серию «чёрных досок» — «досок позора», на которые наносят имена всякого отдельного элемента весёлой социалистической стройки. Не «преступного», а только «отсталого»— для преступного есть и другие места.

На досках красовалось около ста имен. На доски я взглянул только случайно: кому интересны имена опоздавших на работу, не выполнивших нормы, удравших от общественной нагрузки? Но случайный взгляд обнаружил целое «общественное явление»… Почти в одной и той же редакции, одна за другой, шли записи такого содержания: «Комсомолец Иван Иванов женился, старается возможно больше заработать, бросил общественную работу, исключен из комсомола как мещанский элемент». Иногда редакция записи говорила чуть-чуть иначе: «Комсомолец Иванов “повышает квалификацию”, но для заработка, а не для социализма».

Словом — на досках было около сотни комсомольцев, из-за женитьбы ушедших из комсомола. Я направился в комсомольский комитет: в чем тут дело? В комсомольском комитете мне ответили раздраженно и туманно: чёрт их знает, что с ребятами делается: у попа женятся, пойдите в женотдел, это по ихнему ведомству, женотдел прямо на стенку лезет...

Я пошёл в женотдел… Меня как «представителя московской прессы» обступила дюжина комсомольских и партийных активисток. Часть из них относилась к типу партийной самки, который был увековечен соответствующим скульптурным произведением во Дворце труда. Другую я отнес к числу заблудших душ — не вполне невинных жертв социалистического общественного темперамента. Всем им хотелось излить свои наболевшие души.

Они и излили: одни жалобно, другие озлобленно. Фактическую сторону дела обе части рисовали, впрочем, одинаково. Фактическая сторона дела заключалась в том, что заводская молодежь ни с того ни с сего вдруг начала жениться. Это бы ещё полбеды. Настоящая беда заключалась в том, что на комсомолках жениться не хотел никто. Им-де, ребятам, нужны жены, а не «орательницы» — в русском языке есть глагол «орать», имеющий случайно лингвистическое родство с термином «оратор». Им нужны хозяйки дома, а не партийные шлюхи — последнее существительное в разных редакциях передавалось по-разному. Они, ребята, вообще хотят иметь семью. Как у людей. Без развода и всяких таких вещей. И поэтому женятся не в загсе (отдел записи актов гражданского состояния), а у попа: так всё-таки вернее. Потом они хотят побольше заработать, учатся, посещают курсы, «повышают квалификацию», но на собрания не ходят, и социалистическая стройка их не интересует никак.

В соответствии с советской идеологией, фразеологией и прочими вещами женские души из сормовского женотдела выражались витиевато и казённо. Слушатель, не убелённый достаточным советским опытом, мог бы и в самом деле предположить, что интересы социалистической стройки стоят у женотдела на самом первом месте. Но, во-первых, партийный комитет никакой угрозы интересам этой стройки не отметил и, во-вторых, сквозь казённые ламентации о планах, собраниях, мещанстве и прочем нет-нет да и прорывались свои собственные, неказённые слова. «А нашим-то девкам — куда деваться, вот так век в комсомолках и ходить?» «Они сволочи, от комсомолок носы воротят, словно мы какие зачумленные». «Им такую подавай, чтобы борщ умела варить, а что она политически безграмотна, так им что?» «В мещанство ударились; чтоб его жену никто и тиснуть не смел»...

Несколько позже председательница женотдела, тип застарелой орлеанской девственницы, говорила мне полуконфиденциальным тоном: «Комсомолки наши ревмя ревут, почитай, ни одна замуж не вышла, конечно, несознательность, а все-таки обидно им... Эти сто, что на чёрных досках, — это только показательные, только для примеру, у нас весь молодняк такой же. Совсем по старому режиму пошли. Попа мы арестовали — не помогает: в Нижний жениться ездиют. Вы об этом, товарищ Солоневич, уж обязательно напишите...»

Я обещал «написать» — писать обо всем этом нельзя было, конечно, ни слова. На своих спортивных площадках я поговорил с ребятами. Ребята усмехались и зубоскалили: просчитались наши орательницы, кому они нужны! «Я, товарищ Солоневич, скажу вам прямо: я на бабе женюсь, а не на партии... Вот тут один наш дурак на комсомолке женился: дома грязь, пуговицу пришить некому, жену щупают кому не лень, ежели дети пойдут, так это ещё не сказано, чьи они».

Словом, разговоры носили ярко выраженный мелкобуржуазный характер. И я понял: социалистическая игра в России проиграна. В семейном вопросе коммунизм сдал свои позиции первым: с вот этакими комсомольцами справиться было нельзя. Да и солдаты были нужны: без семьи — какие солдаты. Так, несколько позже, коммунизм отступил и на церковном фронте: отступил гибко и умно, не отдавая своих основных позиций и используя религию для вооруженной защиты безбожия.

Но прорыв на семейном фронте был первым решающим прорывом: комсомолец попёр жениться, комсомолец стал строить семью — и тут уж все остальное, быстро или медленно — это другой вопрос, пойдёт истинно старорежимными путями: семья, забота, собственность — словом, «старый режим»...»