✔ Казачий сепаратизм в 1918 году: внешние покровители и натура Петра Краснова - «Аналитика»
ПОХОЖИЕ
И что же это за герой такой, чтоб лепить из него бронзового идола? От рождения Краснов принадлежал к столичным военно-придворным кругам. Его дворянская казачья семья в двух поколениях представляла донскую казачью верхушку в российской императорской столице. Петербуржец Краснов начинал службу в гвардии, его знал и помнил последний император. После революции 1917 года генерал-майор Краснов имел в военных кругах репутацию «монархиста». Ведь он — потомственный гвардеец, которому свергнутый император давал личные поручения.
Однако во время корниловского выступления Краснову его организаторами была назначена одна из ответственейших ролей в деле установления в России военной диктатуры генералов-демократов. Краснов должен был взять у генерала Крымова командование главной ударной силой переворота — Третьим конным корпусом. После провала корниловщины и самоубийства генерала Крымова, премьер Керенский вновь доверил генералу Краснову командование все тем же Третьим конным корпусом. Это предопределило «монархисту» Краснову в Октябрьские дни роль главного защитника российской демократической республики и ее первого революционного премьера Александра Керенского. Правда, Борис Савинков тогда предлагал Краснову устранить Керенского и самому стать «диктатором» России. Как бы там ни было, но «монархист» Краснов с тем, что ему удалось собрать от своего казачьего корпуса, брал Гатчину, Царское село, вел бои под Пулково, потом вступал в мирные переговоры с матросом Дыбенко. В итоге «обманувшийся» Краснов попал в плен к большевикам и был освобожден ими под честное слово не выступать против Советской власти. Свое слово, как известно, Краснов нарушил. Он уехал на Дон, где весной 1918 года возглавил казачье восстание. «Казаки очнулись от большевистского угара и выбрали атаманом „царского“ генерала Краснова». В Донской области Краснов создал под сенью немецких оккупантов независимое государство «Всевеликое войско Донское». Но из-за неудачной внешнеполитической прогерманской ориентации в феврале 1919 года Краснов по требованию союзников был отстранен от власти и вынужден был уехать в Германию. В эмиграции в прошлом «монархист» и «сепаратист» Краснов перешел на позиции «единонеделимцев», т. е. своих идейных противников в 1918 году. В эмиграции Краснов неоднократно и публично отвергал направление «казачьей самостийности».
После 1936 года Краснов проживал в Германии, имел германский паспорт. Здесь свои симпатии он обратил к германскому национал-социализму и фюреру немецкого народа Адольфу Гитлеру. 22 июня 1941 года Краснов приветствовал начало войны Германии против СССР. «Да поможет Господь немецкому оружию и Гитлеру!» — написал он. После этого Краснов активно сотрудничал с гитлеровским режимом в деле организации казачьих частей в составе Вермахта и СС. На почве коллаборационизма Краснов опять перешел на позиции казачьего сепаратизма — но на этот раз во имя служения фюреру. На этой почве Краснов до последнего момента противился вхождению «казачьих войск» в подчинение РОА Андрея Власова.
Итак, политическая физиономия Краснова от времени до времени периодически кардинально менялась вплоть до того момента, как он угодил на виселицу в Лефортовской тюрьме в Москве 16 января 1947 года.
В этом плане генерал Антон Деникин в своих написанных к середине 1920-х годов «Очерках русской смуты» и отметил главное свойство политической натуры генерала Краснова — беспринципный калейдоскоп. Это свойство будущего кумира современных адептов «казачьей национальной идеи» генерал Деникин объяснял просто — впечатлительностью излишне творческой натуры генерала Краснова — по совместительству еще романиста, очеркиста и журналиста. Оказалось, что в обстановке русской Смуты у военного и потомственного дворянина генерала Краснова на передний план души вышел мечущийся в этой Смуте русский интеллигент-тряпка.
К столетию Русской революции и Гражданской войны мы публикуем главу седьмую из третьего тома воспоминаний «Очерки русской Смуты» бывшего командующего белой Добровольческой армии и главнокомандующего Вооруженными силами Юга России — генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина (1872–1947). Речь в ней идет не просто о внешней политике «Всевеликого» государства Краснова в 1918 году, а о непостоянной и ветреной натуре воровского атамана новейшего времени.
* * *
«Внешние отношения вел сам атаман. Я был простым исполнителем его указаний». Так говорил управляющий отделом иностранных дел генерал Богаевский.
Вряд ли история с точки зрения русской национальной идеи осудит генерала Краснова за то, что он в 1918 году признал Дон «не воюющей» против Германии стороной, воспользовался обеспечением немцами западных рубежей области и приобретал через их посредство военные запасы бывшего русского Юго-Западного фронта. В тогдашнем положении Дона другого выхода не было, а силы и военно-политическое положение Германии вынуждали ее удовлетвориться вполне таким односторонним нейтралитетом и экономическими выгодами своеобразного товарообмена — русских патронов на русский хлеб.
Но генерал Краснов пошел гораздо дальше, исходя из двух предпосылок, оказавшихся глубоко ошибочными: предвидения победы немцев в Мировой войне и возможности существования самостоятельного «Донского государства» среди бурного русского океана, заливающего со всех сторон красной волной Донскую землю.
На другой же день после своего избрания атаман Краснов обратился с письмом, «как равный к равному», к императору Вильгельму. Текст этого первого письма не был известен командованию Добровольческой армии, но вскоре мы получили копию инструкции, данной атаманом послу своему генералу Черячукину, посланному в начале июня на Украину, а также второго письма, отправленного 5 июля [1918] германскому императору. Сущность последних двух документов, почти тождественных по содержанию и определявших основы всей донской политики, сводилась к следующим положениям.
Вильгельм должен был:
1. «Признать право Всевеликого войска Донского на самостоятельное существование, г по мере освобождения… — и всей федерации, под именем Доно-Кавказского союза».(1) На создание его «согласие всех держав имеется (?) и вновь образуемое государство… решило не допускать, чтобы земли его стали ареной кровавых столкновений».
2. Включить в границы войска по соображениям «географическим и этнографическим» Таганрогский округ и «по стратегическим» — Лиски, Воронеж, Поворино, Камышин и Царицын.
3."Оказать давление на советские власти Москвы и заставить их своим приказом очистить пределы Всевеликого войска Донского и других держав, имеющих войти в Доно-Кавказский союз, от разбойничьих отрядов Красной гвардии и дать возможность восстановить нормальные, мирные отношения между Москвой и Войском Донским".
4. Помочь «молодому государству» орудиями, ружьями, боевыми припасами и инженерным имуществом и… устроить в пределах войска Донского заводы для боевого снабжения.
За услуги «Его Императорского Величества» генерал Краснов обязался:
5. «Всевеликое войско Донское (будет) соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы, на что дали свое согласие и атаман Астраханского войска, и Кубанское правительство, а по присоединении (?) и остальные части союза».
6.Предоставить Германии «право преимущественного вывоза» в обмен на немецкие фабрикаты и «особые льготы на помещение (германских) капиталов» в донские предприятия.
Все письмо было составлено в тоне вернопреданности, глубоко обидном для русского национального самолюбия, в отношении державы, продолжавшей с необыкновенным цинизмом играть судьбами России. А одна его фраза ударила особенно сильно по чувствам офицерства русской армии: «Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами»…
Прежде всего нас удивило обращение атамана от имени «Доно-Кавказского союза», которого фактически никогда не существовало.(2)
Идея этого союза пришла одновременно с двух сторон — из верхов казачества и от немецких властей Киева.
В заключенном еще между 9 и 24 мая «соглашении» между Доном и Кубанью ближайшей задачей обеих сторон признана была борьба с большевиками, имевшая целью «восстановление на территориях Дона и Кубани твердого государственного порядка», и дальнейшей — «обеспечение на будущие времена политической и экономической свободы и независимости народов, населяющих Донскую и Кубанскую области». «Дабы ныне разрозненные части России могли явить более могущественную политическую силу», признано было также необходимым «создание на юге России прочного государственного образования на федеративных началах». Этот договор заключал еще одно удивительное положение, нарушавшее все принципы военного дела, возвращавшее нас к австрийскому «гофкригсрату» и косвенно ставившее Добровольческую армию в невозможное положение. «Правительства (Дона и Кубани) учреждают совместные советы, которым предоставляется право разработки плана борьбы с большевиками и анархией на территории Дона, Кубани и смежных с ними областей и губерний, а также общее руководство военными операциями в смысле определения общих и даже частных заданий для отдельных армий»…
Это был единственный договор Кубани с Доном. Заявления генерала Краснова императору Вильгельму о «согласии всех держав» на бытие «Доно-Кавказского союза» и о решении «не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы, на что дало свое согласие Кубанское правительство», оказались неправдой. После опубликования знаменитого письма к Вильгельму, Кубанское правительство сочло себя вынужденным издать Официальное сообщение (2 сентября), которое по первому вопросу устанавливало, что «никаких других договоров (кроме заключенного 9 — 24 мая) ни письменных, ни словесных заключено не было» и что поэтому «Доно-Кавказский союз» не может считаться существующим". По второму вопросу — что «никаких обязательств на себя Кубанское правительство не принимало и никого не уполномочивало от его имени делать какие-нибудь заявления»…
11 июня в Новочеркасск прибыли из Киева с особой миссией: герцог Н. Лейхтенбергский — одно время выставлявшийся немцами в качестве кандидата на русский престол; известный по «корниловскому делу» Иван Добрынский, состоявший в особых отношениях с немецкой контрразведкой;(3) некто полковник князь Тундутов — человек крайне ограниченного развития, объявивший себя атаманом Астраханского войска на том основании, что состоял раньше помощником астраханского атамана.
Тундутов добился какими-то путями приема у императора Вильгельма и, вернувшись из Берлина, стал распространять слухи о своем большом влиянии, которым он пользуется у немцев. Поделился и беседой своей с императором, который между прочим сказал ему следующее:
— Славянский вопрос нам надоел. Поэтому знайте, что никакой «Единой России» не будет, а будет четыре царства: Украина, Юго-Восточный союз, Великороссия и Сибирь. Мы отлично знаем, что у вас в Киеве, думают, что вы присоедините к Киеву все остальное и таким образом объедините Россию. Пожалуйста, передайте там, что мы это знаем, что мы этого не желаем, и не допустим.
Эта тирада получила широкое распространение, попала и в печать, но немецкое командование, вообще очень ревниво относившееся ко всем сведениям, касавшимся Германии, не опровергло ни факта приема Тундутова императором, ни заявлений последнего… Это произвело на Юге большое впечатление.(4)
Позднее, в августе, существование немецкого плана «реконструкции» Российской державы подтвердилось и официально: Лизогуб,(5) побывав в Берлине, получил уверения от министра иностранных дел Гинце, что Германия «благожелательно рассматривает перспективы федерации государств, расположенных на Востоке», и что «Украине, составляющей часть русской федерации, будет гарантирована ненарушимость верховных прав и свободы государства».(6)
Тундутов и Добрынский предъявили Донскому атаману ноту германского командования в Киеве: 1) об образовании Юго-Восточного союза, 2) об удалении Добровольческой армии с территории Дона, разоружении ее или удалении германофобского командного состава, 3) о поддержке немцев на «Восточном фронте» против союзников. За выполнение этих требований немцы обещали военно-политическую и экономическую поддержку.
Посетивший в тот же день Краснова генерал Алексеев писал мне, что атаман весьма расстроен этим ультиматумом, и заявил, что «на началах, изложенных в ноте, он не может допустить образование Юго-Восточного союза со вхождением в него Донской области».
В отношении Добровольческой армии вопрос остался открытым. Обострение его, по-видимому, для всех заинтересованных лиц представлялось слишком опасным. Другие условия ноты оказались не столь неприемлемыми. По крайней мере Краснов писал тогда же генералу Эйхгорну:
«В настоящее время я занят подготовкой общественного мнения к активной борьбе с чехословаками, если бы последние вздумали перейти границы земли Войска Донского… Если бы Вы помогли Донскому войску окрепнуть в полной мере, дав при этом определенное заверение, что по достижении сего германские войска будут выведены из пределов Донской области, тогда Вы могли бы быть уверены, что Донское войско, а за ним и весь Доно-Кавказский союз, Вам преданы, Вам благодарны и Вам никогда не изменят. Вы могли бы быть спокойны за Ваш тыл на Украине (?) и за Ваш правый фланг в том случае, если бы державы Согласия восстановили „Восточный фронт“. Мы угрожали бы их левому флангу».(7)
Достойно внимания, что в то же время генерал Краснов всемерно старался повернуть Добровольческую армию на север:
«С 15 мая я тщетно зову Добровольческую армию идти вместе с донскими казаками на север к Царицыну, Саратову и Воронежу — на соединение с чехословаками, если только они не миф, но Добровольческая армия или не хочет, или не может идти к сердцу России».(8)
Обсуждение организации союза между тем продолжалось — и у атамана с немецкими офицерами, и на заседаниях представителей Дона, Астрахани (?) и Кубани под председательством генерала Краснова. Был составлен и проект «правительственной декларации Доно-Кавказского союза», в состав которого теоретически включали не только Черноморскую, Ставропольскую губернии и Терек, но и горцев северного Кавказа, Сухумский и Закатальский округа, с которыми не было никакой связи и о судьбе которых на Дону ничего не было известно.
21 июня в селении Песчанокопском, при подходе Добровольческой армии к пределам Кубани, на панихиду по убитому генералу Маркову собрались следовавшие при армии Кубанский атаман и правительство. Атаман сообщил мне, что его и председателя правительства генерал Краснов дважды телеграфно вызывал для подписания договора о Доно-Кавказском союзе. Я ответил:
— Против Доно-Кубанского единения и Доно-Кавказского союза в принципе ничего не имею. Но освобождать Кубань, чтобы она стала в вассальную зависимость от Германии, я не согласен. Если угодно — поезжайте. Но тогда завтра же я сверну Добровольческую армию с екатеринодарского направления на Царицын.
С тех пор заседания генерала Краснова с двумя «правительствами» без «народов» хотя и продолжались, но не привели ни к каким результатам. По свидетельству кубанского представителям Новочеркасске И. Макаренко, кубанцы под всякими предлогами уклонялись от окончательного решения вопроса и «вели двойную игру» — в Новочеркасске (П. Макаренко) и в Киеве (Рябовол) — о федерации с Украиной: и Доно-Кавказским союзом, используя в своих интересах и Украину, и Дон.
Отношения Дона с Украиной сильно портил вопрос о Таганроге. В округе имелась всего лишь одна донская станица, но он давал угля вчетверо больше, чем вся Донская область (81%). Поэтому, как докладывал впоследствии Кругу генерал Богаевский, «Дон в этом уступить не мог… Представителям германского командования было твердо заявлено, что дело может дойти до войны (с Украиной)».(9) Украина в свою очередь была заинтересована Таганрогом и Ростовом еще и как «мостом» на Кубань, где в кругах черноморских политиканов сильны были украинские течения. Под давлением немцев спор был разрешен в пользу Дона, и после этого между ними Украиной завязались тесные политические и экономические отношения. Характерно, что и в этих «международных» договорах Дон обязывался не заключать союзов, могущих вредить Украине и центральным державам и не оказывать помощи чехословакам.
Совершенно безнадежно обстоял вопрос о «примирении» Дона с большевиками. Немцы, к которым обращался атаман по этому вопросу, помочь Дону в этом отношении не могли и, как увидим ниже, не хотели. Два письма, посланные генералом Красновым к одному из большевистских «главковерхов» Юзефовичу, по поводу прекращения «братоубийственной» борьбы, заключения торгового договора и т. д., не попали по назначению.(10) В Киеве «пан гетман обещал оказать всякое содействие к признанию (большевиками) самостоятельности войска Донского,(11) но на украино-большевистской конференции товарищ Раковский заявил категорически, что Советское правительство рассматривает Дон, как «восставшую область, входящую в состав Советской республики, и считает ведение прямых переговоров с Доном оскорблением республики».
Наконец, союзники Дона, немцы, также не склонны были в споре между Советами и Доном становиться на сторону последнего. Министр иностранных дел Гинце в сентябре заявил в рейхстаге: «Мы деловым образом разрешили вопросы (Донецкий уголь)… Но из этого не следует, что мы признали Войско Донское, как самостоятельную единицу»…
Эти бесплодные переговоры в русском обществе и в Добровольческой армии были поняты, однако, как уклонение от борьбы за Россию ценою спасения Дона.
* * *
Внутренняя и внешняя политика атамана создали ему сильную оппозицию в самых разнообразных кругах организованной общественности и личных врагов среди не удовлетворенных идейно или обойденных персонально верхов казачества. В рядах оппозиции нашли место социалистические думы Ростова, Нахичевани, Таганрога, профессиональные союзы, рабочая печать, кадетская партия и вся многочисленная русская интеллигенция, не разделявшая германофильской" политики генерала Краснова или оскорбленная ее внешними проявлениями. На заднем плане донской оппозиции стояла вся масса иногородних — рабочих и крестьян, из которых первые только бурлили, вторые поднимали местные восстания, подавляемые казаками.
В среде казачества у атамана были восторженные, поклонники и ярые враги. Маятник колеблющегося отношения к нему раскачивался то в одну, то в другую сторону, главным образом, в зависимости от большего или меньшего успеха борьбы на фронте.
Показателем общественных настроений того времени могут служить отклики с разных сторон по поводу того злополучного письма императору Вильгельму, которое определило основные вехи донской политики.
На совещании 26 июня донского атамана с представителями германского командования майор Кофенгаузен заявил, что «после того, что он слышал из уст атамана, германское правительство будет всячески поддерживать атамана, содействовать укреплению его власти в области… как путем морального воздействия на население, так и в смысле поддержки таковой реальной силой — оружием и войсками, во всем идя навстречу личным пожеланиям атамана».(12)
Кадеты на Дону в вопросе о «неизбежности государственной самостоятельности областей и участия немцев» первоначально стали на точку зрения Милюкова… «Я лично употребил все усилия, — писал он 25 мая в главный комитет партии, — чтобы побудить наших партийных товарищей в Ростове и в Новочеркасске стать на эту точку зрения. Соответственная декларация была сделана Партией народной свободы в заседании Ростовской городской думы»… Под влиянием дальнейших событий взгляд кадетов круто изменился, найдя некоторое отражение в переписке, которая велась в июле между их «политическим другом справа» Родзянко и Красновым; Родзянко ставил атаману в вину признание им себя и областей «Доно-Кавказского союза» «вассалами германского императора», в «дележе исконных русских областей», в «способствовании дроблению отечества на части» в «предательстве Добровольческой армии», которая «никогда дружественной к немцам не будет и кровь которой проливается для упрочения какого-то нелепого самостоятельного союзного государства».(13)
Генерал Алексеев отнесся к донской политике также с суровым осуждением. По поводу инструкции Черячукину он писал мне 26 июня (№ 59): «В лице генерала Краснова немецкие притязания нашли отзывчивого исполнителя… Побуждения этой инструкции слишком ясны… из рук немцев получить право называть себя „самостоятельным государством“ и воспользоваться случаем округлить границы будущего „государства“ за счет Великороссии… За эту измену Родине — позволяю себе так назвать эту инструкцию — немцы должны снабжать войско боевыми припасами, принадлежащими всей России»… Генерал Алексеев высказывал опасение, что «в скором будущем Донское и Кубанское войска могут рассматривать Добровольческую армию в виде „вражеской силы“, и наше положение может сделаться в стратегическом отношении невыносимым».
Наконец, князь Г. Трубецкой, делегат «Правого центра», стоявшего за связь с Германией и проводившего начала «реальной» политики в отношении к немцам, в своем послании в Центр 28 августа писал: «При (создавшихся) условиях политика Краснова в общем своем направлении не нуждается в оправдании… В сущности — чего стоят все эти обязательства? Как только обстоятельства изменятся и появится иная сила, так полетят и обязательства… Но форма, им усвоенная, невозможна. Он перестарался… Самый факт письма его к императору Вильгельму хуже его содержания»…(14)
По существу, вопрос донской политики расчленялся на явления двоякого порядка:
Все эти уверения в преданности германскому императору; все символы суверенной государственности в виде «послов», гимна, флага, герба; все торжественные декларативные заявления от имени «государства», «народов», «демократической республики» о независимости от России не только в годы смуты, но и «на будущие времена»(15) — казались только бутафорией, которая могла раздражать или волновать национально мыслящие элементы Юга. Но за нею скрывались реальные возможности действительно серьезного характера. Тесное сотрудничество с немцами укрепляло положение последних, содействовало политике расчленения России и в случае продолжения войны разделяло противобольшевистские силы на два враждебных друг другу лагеря. «Независимость» имела естественным следствием переговоры о «мире с Москвой» и возбуждала в казачестве иллюзии о возможности локализации борьбы с большевиками в пределах одного Дона — иллюзии, которые шли снизу, но находили отклик и нравственное обоснование в атаманских приказах, подрывавших импульс к борьбе за Россию и потворствовавших казачьему шовинизму. Так, в приказе от 30 сентября было сказано: «Защита границ Всевеликого войска Донского от натиска красногвардейских банд и освобождение Российского государства от кошмарного кровавого большевизма вынуждают меня вынести борьбу за пределы земли войска Донского… Принимая во внимание труды и кровавые жертвы, которые понесло донское казачество… и обязанность его заняться строительством своей разоренной родины, я не считаю возможным привлекать к этой работе казаков». Задача эта возлагалась на формируемую из «русских» людей «Южную армию».
Я не касаюсь внутренних побуждений, руководивших генералом Красновым в его кипучей работе по управлению краем. Но во всем, что он писал и говорил, была одна чисто индивидуальная особенность характера и стиля, которая тогда, в дни кровавой борьбы, приводила многих к полной невозможности отнестись с доверием к его деятельности…
Немцам он говорил о своей и «Союза» преданности им и о совместной борьбе против держав Согласия и чехословаков…(16) Союзникам — что «Дон никогда не отпадал от них и что германофильство (Дона) вынужденное, для спасения себя и Добровольческой армии, которая ничего не смогла бы получить, если бы не самопожертвование Дона в смысле внешнего германофильства».(17) Добровольцев звал идти вместе с донскими казаками на север, на соединение с чехословаками.(18) Донским казакам говорил, что за пределы войска они не пойдут.(19) Наконец, большевикам писал о мире.(20)
Такая политика была или слишком хитрой, или слишком беспринципной; во всяком случае для современников событий — не вполне понятной. Нам не пришлось увидеть и конечных достижений ее, ибо в октябре книга бытия внезапно оборвала свое повествование и перешла к новой главе, изменившей карту мира, перевернувшей все внешние декорации южнорусской борьбы, но не принесшей все же России желанного освобождения.
Примечания
Текст к публикации подготовлен по изданию: Деникин А.И. Очерки русской Смуты. Т. 3. Берлин, 1924. С. 66–71.
(1) Кубанское, Астраханское, Терское войска, калмыки Ставропольской губернии и народы Северного Кавказа.
(2) Образованный при Каледине «Юго-Восточный союз», как известно, в начале 1918 года распался.
(3) В 1920 году Добрынский, оставшись на Кавказе после эвакуации белых, продолжал свою карьеру под фамилиями «Пшеславского» и «Святогора» в качестве платного провокатора Екатеринодарской «чрезвычайки». («Че-ка», издание центрального бюро партии социалистов-революционеров.).
(4) В своих воспоминаниях император Вильгельм подтверждает факт аудиенции, данной Тундутову, и придает серьезное значение его нелепым разговорам.
(5) Лизогуб Федор Андреевич (1851–1928) — председатель Совета министров Украины.
(6) Телеграмма Лизогуба гетману от 22 августа о результатах императорской конференции в Ставке.
(7) Письмо было оглашено управляющим отдела иностранных дел в закрытом заседании Круга и сообщено одним из официальных лиц командованию Добровольческой армии.
(8) Письмо генералу Алексееву от 8 сентября 1918 года № 172.
(9) Доклад 17 августа 1918 года.
(10) Атаман спутал его с генералом Юзефовичем, который жил на Кавказе и впоследствии поступил в Добровольческую армию.
(11) Доклад генерала Краснова Кругу 17 сентября.
(12) Выдержка из секретного протокола совещания, представленного на Круг управлением иностранных дел.
(13) Письмо атаману Краснову 28 июля и генералу Алексееву 29 июля.
(14) Герцог Лейхтенбергский привез письмо в немецкую главную квартиру, но к императору допущен не был «по политическим соображениям».
(15) Акт «Соглашения Дона с Кубанью».
(16) Письмо Эйхгорну.
(17) Миссия генерала барона Майделя в Яссы в начале августа 1918 года. Доклад его от 4 ноября.
(18) Письмо генералу Алексееву от 8 сентября и др.
(19) Приказ от 30 сентября и др.
(20) Письмо генералу Юзефовичу.
