✔ Американские санкции против российского газа: русофобия или трезвый расчет? - «Ближний Восток»
ПОХОЖИЕ
Инициация сенатом США нового пакета антироссийских санкций, часть которых совершенно открыто увязывается с проектом трубопровода «Северный поток-2», вновь оживило разговоры о том, что США пытаются выдавить Россию с европейского рынка газа. Согласно предложенному законопроекту, президент США получает право вводить санкции в отношении компаний, инвестирующих более $ 1 млн в строительство экспортных газопроводов или предоставляющих для этих целей оборудование, технологии или услуги. Ещё в тексте законопроекта есть отдельный параграф, посвящённый именно «Северному потоку — 2», где прямым текстом говорится, что США будут продолжать препятствовать реализации этого проекта.
А буквально на днях Дональд Трамп, а чуть позже и Белый дом, — прямо заявили о том, что США планируют выйти на глобальный рынок сжиженного природного газа (СПГ) и уже в 2020 году стать чистым экспортером энергоносителей.
Обсуждая причины всего этого простодушно-откровенного американского законотворчества и не менее откровенных последующих заявлений, российское экспертное сообщество (даже после упоминания о попытках США вытеснить Россию с европейского рынка газа) пока что говорит о чём-то вроде врождённой русофобии (иногда — зоологической русофобии) западной элиты, а также о политизации исключительно коммерческого вопроса. Ну, и в дополнение ещё упоминают то, что сегодняшние российско-американские отношения стали заложником внутренней политики в США и борьбой американского истеблишмента с Дональдом Трампом. Западная пресса также продвигает версию, что новые американские санкции — это наказание России за её политику в Сирии и на Украине и не более того.
На самом деле представляется, что конкретно в вопросе «Северного потока-2», как и в вопросе российско-украинских и российско-европейских газовых отношений последних лет, дело обстоит с точностью до наоборот. Это не коммерческие отношения приносятся в жертву политике — это политика служит инструментом решения коммерческих вопросов. Это не «Северный поток-2» выступает поводом для давления на Россию в рамках наших украинских и сирийских противоречий с Западом (или поводом для внутриполитических разборок в самих США) — это сами украинские и сирийские противоречия выступают поводом для хладнокровного и циничного продавливания своих коммерческих интересов.
Речь, конечно, не о том, что украинский кризис, война в Сирии или там истерика по поводу якобы вмешательства России в американские выборы инициировались Штатами ради каких-то коммерческих разборок. Дело в другом: все эти события, возникшие более или менее спонтанно и ставшие непредвиденными последствиями ряда неуклюжих действий определённых сил в Вашингтоне, были затем использованы — просто потому, что под руку подвернулись, — уже совершенно другими силами в том же Вашингтоне, причем для решения вопросов, которые ни к Украине, ни к Сирии, ни лично к Дональду Трампу не имеют никакого прямого отношения.
Революционное изменение товарных потоков
Разговор о европейском рынке газа, с которого Россию собрались вытеснять, целесообразнее всего начать с другого — североамериканского — рынка, на котором за последние примерно десять лет произошли тектонические изменения, выходящие далеко за рамки рассуждений о пресловутой сланцевой революции в отдельно взятых США.
Но начать надо всё же именно с этой самой сланцевой революции. Самое главное её последствие — резкий рост добычи газа в США. Если в первой половине 2000-х годов она колебалась в районе 540 млрд кубометров (второе место после России), то начиная с 2008 года стала резко прибавлять, достигнув 766 млрд кубометров в 2015 году. И хотя в прошлом году добыча в Штатах снизилась почти до 750 млрд кубометров, они и так уже оставили «сырьевую» Россию далеко позади. Иными словами, за десять лет годовая добыча газа в США выросла примерно на 40%.
Посмотрим, к чему это привело североамериканский рынок природного газа. На сегодняшний день, с точки зрения международной торговли, существует три основных и мало связанных друг с другом географических рынка природного газа: европейский, азиатский и североамериканский. На каждом из этих трёх рынков потребление газа превышает его добычу (в соответствующем регионе) и потому необходимы импортные поставки. Так вот, с точки зрения этих импортных поставок североамериканский рынок международной торговли природным газом является самым маленьким из трёх перечисленных: на него по состоянию на 2016 год приходится примерно 143 млрд кубометров трубопроводных поставок газа и менее 9 млрд кубометров поставок СПГ.
В то же время на азиатский рынок приходится чуть менее 66 млрд кубометров трубопроводных поставок и почти 242 млрд кубометров поставок СПГ, а на европейский рынок — почти 416 млрд кубометров трубопроводных поставок и более 56 млрд кубометров поставок СПГ. Иными словами, объём международной торговли природным газом в Северной Америке — это примерно половина соответствующего объёма в Азии и примерно треть соответствующего объёма в Европе. Прочие регионы не представляют особого интереса в плане международной торговли природным газом: на Южную Америку в совокупности приходится чуть больше 32 млрд кубометров, на Африку и вовсе около 19 млрд кубометров.
С точки зрения географии поставок, США ежегодно импортирует около 80–85 млрд кубометров газа по трубопроводам из Канады, одновременно экспортируя по другим трубопроводам 22–25 млрд кубометров обратно в Канаду, а 35–40 млрд кубометров — в Мексику. Растущий экспорт газа из США — прямое последствие сланцевой революции. Ещё десять лет назад разница между добычей и потреблением природного газа в США составляла 100- 110 млрд кубометров и покрывалась как трубопроводным импортом из Канады, так и импортом СПГ из Катара. Сегодня США по-прежнему остаются нетто-импортёром природного газа, однако, несмотря на заметный рост потребления за последние десять лет (примерно на 27%), разница между потреблением и добычей в 2016 году не превышала 30 млрд кубометров, что было заметно меньше импорта из Канады, добыча в которой, к слову, снизилась со 172 млрд кубометров в 2006 году до 140–150 млрд кубометров в 2012—2016 годах. В Мексике также происходила трансформация, но несколько иного рода: добыча газа там за последние десять лет оставалась на более-менее стабильном уровне в 54–58 млрд кубометров (и только в 2016 году она начала падать — до 47 млрд кубометров), однако потребление газа заметно возросло: с менее чем 67 млрд кубометров в 2006 году до почти 90 млрд кубометров в 2016 году. Понятное дело, основным источником роста потребления газа Мексикой при стабильности собственной добычи выступали поставки из США.
Как результат такого изобилия природного газа на североамериканском рынке, его цена после начала сланцевой революции в среднем по рынку стабильно падала и в какой-то момент стала в несколько раз меньше, чем цены на европейском и азиатском рынках газа. Для наглядности можно сравнить цены на различных географических рынках газа с ценой нефти, рассчитав цену газа не в долларах за тысячу кубометров, а в долларах за баррель нефтяного эквивалента. Так, в 2012 году, на пике сланцевой революции, газ (за баррель нефтяного эквивалента) в США стоил примерно $ 16, а в Канаде — чуть больше $ 13. Для сравнения: в этот период в Японии данный показатель составлял примерно $ 97, в Германии — примерно $ 63; а высококачественная нефть тогда стоила около $ 109.
Падение цен на энергоресурсы во второй половине 2014 года, конечно, внесло свои коррективы в этот расклад, но всё равно цены в Северной Америке оставались в несколько раз меньше, чем цены на других рынках. По состоянию на 2016 год стоимость газа в Японии (за баррель нефтяного эквивалента) составляла чуть больше $ 40, в Германии — почти $ 29, в США — $ 14, в Канаде — $ 9, при средней стоимости нефти примерно $ 41.
Между тем до сланцевой революции подобных ценовых диспропорций на североамериканском рынке не наблюдалось, хотя США и тогда были в числе лидеров по добыче газа: так, в 2006 году, когда средняя цена на нефть составляла $ 62, аналогичная раскладка по ценам на газ (за баррель нефтяного эквивалента) выглядела так: Япония — более $ 41, Германия — почти $ 46, США — $ 39, Канада — $ 34.
Итак, непосредственным следствием сланцевой революции с точки зрения международной торговли стало следующее.
Во-первых, США полностью отказался от экспорта СПГ из Катара, который был вынужден перенаправить высвободившиеся потоки частично в Европу, а частично в Азию, благо как раз подоспел как бурный рост энергопотребления в Китае и Индии (пусть и споткнувшийся немного о мировой финансовый кризис 2008 года), так и замещение в Японии мазутной, а чуть позже и атомной электрогенерации на газовую.
Во-вторых, несмотря на некоторое сокращение добычи газа в Канаде и на рост поставок газа из США в Канаду, поставки природного газа из Канады в США, да и сама газодобывающая индустрия Канады (впрочем, как и газодобывающая индустрия Мексики) никуда не делись, что привело к затовариванию рынка газа. Казалось бы, шерифа не должны волновать проблемы индейцев, да вот только в газодобывающей отрасли Канады и Мексики — как и в газотранспортной инфраструктуре — активно участвуют (где инвестициями, а где и собственностью) американские энергетические компании, которых, разумеется, сложившееся положение дел не может не волновать.
В-третьих, цена на газ на североамериканском рынке после сланцевой революции стала в несколько раз меньше, чем цены на топливно-энергетические ресурсы в других регионах мира.
Логичным решением, разрубающим весь этот гордиев узел, стало бы наращивание экспорта газа из США. А поскольку, как сказано, сегодня в мире, помимо североамериканского рынка, имеются ещё два крупных рынка природного газа (Европа и АТР), то стратегический выбор США должен состоять в первую очередь в том, чтобы определиться с основным направлением экспансии.
Межконтинентальные сдвиги на газовых рынках
Давайте поставим себя на место гипотетического американского производителя газа, который хочет выйти на внешний рынок и решает, в какую сторону ему нужно наращивать экспорт: в сторону Европы или в сторону Азии.
Более 80% всего импорта газа в страны АТР в 2016 году приходилось на четыре страны: Индию, Китай, Японию и Южную Корею. Основные поставщики природного газа (на рынке АТР, как уже отмечалось ранее, доминирует СПГ) — это Австралия, Катар, Малайзия и Индонезия. На поставки из Австралии и Катара, а также на торговлю газом между самими азиатскими странами акватории Индийского и западной части Тихого океана, в АТР приходится более 80% рынка СПГ. Эта торговля дополняется некоторым объёмом трубопроводных поставок, прежде всего из Средней Азии в Китай.
Допустим, США рассматривают возможность проникнуть на этот рынок. Понятно, что основными конкурентами для США при таком раскладе будут именно поставщики СПГ. Трубопроводные поставки из Средней Азии в Китай, а также меньшая по объёму региональная трубопроводная торговля газом (например, поставки в Австралию из соседних регионов или коротенькая «труба» из Индонезии в Сингапур) вряд ли могут быть потеснены американским газом. Таким образом, речь идёт об азиатском рынке СПГ объёмом до 242 млрд кубометров в год, крупнейшими игроками на котором являются (в порядке убывания доли) Катар, Австралия, Малайзия и Индонезия.
Здесь расстояние от основных стран-потребителей газа до тихоокеанского побережья США примерно соответствует расстоянию от этих же потребителей до Катара, при этом Япония и Южная Корея находится ближе к тихоокеанскому побережью США, а Индия находится ближе к Катару. Прочие поставщики газа находятся к азиатским странам-потребителям гораздо ближе США.
В Европе, на самом большом рынке международной торговли природным газом, сегодня наблюдается довольно высокая концентрация игроков. Помимо России (как экспортирующей свой собственный газ, так и перепродающей газ из Казахстана и Узбекистана), а также самих европейских газодобывающих стран (Норвегии, Нидерландов и Великобритании), в Европу поставляют газ Алжир, Нигерия, Катар, Азербайджан, не прочь зайти на европейский рынок и Иран со своими огромными доказанными запасами природного газа.
Допустим, США рассматривают возможность проникнуть на этот рынок. С точки зрения поставок СПГ, расстояние от атлантического побережья США до портов Северной Европы примерно соответствует расстоянию до Северной Европы от того же Катара. При этом издержки транспортировки СПГ из США оказываются заметно выше чего-то вроде трубопроводных поставок из России и тем более из Норвегии.
Итак, в пользу поставок на рынок АТР говорят более высокая цена на газ на этом рынке; то, что расстояние от тихоокеанского побережья США до АТР вплотную приближается к расстоянию от Катара до АТР (кроме Индии); а также высокая доля СПГ в общем объёме импортируемого Азией газа. Поскольку гипотетические американские экспортные поставки также будут поставками СПГ, им будет гораздо легче конкурировать с поставками СПГ из других регионов, чем с трубопроводными поставками.
В пользу поставок газа в Европу, на первый взгляд, можно отыскать гораздо меньше экономических доводов — пожалуй, только более высокий объём этого рынка по сравнению с азиатским рынком (с учётом трубопроводных поставок). С точки зрения логистики, расстояние от атлантического побережья США до Северной Европы, опять же, вплотную приближается к расстоянию от Катара до Северной Европы (хотя до средиземноморских портов путь из США всё равно заметно длиннее). Однако прочим поставщикам, в первую очередь использующим трубопроводы, США проигрывают гораздо более основательно, чем, к примеру, Австралии или Индонезии при конкуренции за азиатский рынок газа.
Однако необходимо учесть ещё один фактор. Транспортировка СПГ — это не только газовые танкеры, идущие по океану, это ещё и терминалы по перевалке СПГ на эти самые танкеры. И вот здесь наш гипотетический американский экспортёр газа получает существенный довод в пользу использования именно атлантического побережья. Дело в том, что там ещё со времён импорта СПГ из Катара сохранились терминалы по приёму катарского СПГ, а также вся требуемая инфраструктура по распространению этого газа по территории США. С технической точки зрения, превратить импортные терминалы по приёму СПГ в экспортные терминалы по погрузке СПГ на газовые танкеры — это гораздо проще, чем создавать с нуля всю требуемую инфраструктуру на тихоокеанском побережье США (как по перевалке, так и по транспортировке газа с месторождений). Собственно говоря, ровно это и было сделано в 2010—2012 годах: на сегодняшний день экспорт СПГ США могут осуществлять только из портов атлантического побережья.
Но в этом случае расстояние до рынка АТР будет уже совсем иным. Если от тихоокеанских берегов Калифорнии до Китая — примерно 10 тысяч км; то, допустим, путь до того же Китая из акватории Карибского моря через Панамский канал составит уже порядка 18,5 тысячи км, что почти вдвое превышает путь до Китая из Катара, не говоря уже о других странах-экспортёрах СПГ. И это еще не упоминая того, что в настоящее время Панамский канал работает на пределе своей пропускной способности, и потому перекачка значимых дополнительных объёмов газа в этом направлении может оказаться попросту невозможной — по крайней мере, до расширения Панамского канала или до строительства нового канала через Никарагуа.
Именно поэтому основная экспансия американских газовых компаний неизбежно будет осуществляться на европейский рынок. В тот момент, когда в США было принято стратегическое решение по переоборудованию расположенных на атлантическом побережье терминалов и построенных для приёма катарского СПГ в экспортные терминалы, европейский рынок превратился в единственное гипотетическое направление поставок.
За чей счёт банкет?
Как уже упоминалось, в настоящий момент американское руководство заявляет о стремлении США к «энергетическому доминированию», включая и доминирование на рынке газа. Впервые подобного рода заявления прозвучали ещё при президенте Бараке Обаме, однако Дональд Трамп не отстаёт от своего предшественника. В искренности намерений США сомневаться не приходится. И дело тут, разумеется, не в нынешних громких заявлениях, а в уже упомянутых ранее инвестициях в перепрофилирование терминалов на атлантическом побережье с импорта на экспорт, которое было осуществлено ещё в 2010—2012 годах. Вряд ли Штаты осуществили такие инвестиции, чтобы затем просто любоваться на эти терминалы.
Однако резкий рост поставок США в Европу возможен лишь за счёт вытеснения других поставщиков в этот регион. Посмотрим, кого Штаты могут вытеснить хотя бы теоретически.
Что касается СПГ (12% европейского импорта газа), то его основные поставки в Европу — почти 92% — приходится на четыре страны: Катар (поставляет примерно половину своего европейского экспорта в средиземноморские страны и половину в страны Северной Европы), Алжир и Нигерию (почти все поставки СПГ этих экспортёров приходятся на средиземноморские страны), а также Норвегию (в основном поставляет СПГ в страны Северной Европы). С точки зрения транспортного плеча, поставки с атлантического побережья США сопоставимы лишь с поставками Катара в страны Северной Европы — а это лишь 2,6% европейского импорта (или 2,4% европейского потребления). Все остальные направления импорта СПГ в Европу имеют гораздо более короткое транспортное плечо.
Конечно, в абсолютных числах эти 2,6% европейского импорта газа всё равно представляют заметную величину в 12,3 млрд кубометров в год — это примерно половина годовых поставок из США в Канаду и примерно треть — из США в Мексику. Но, с другой стороны, это всего лишь 1,6% от объёма газа, добываемого в США (даже без учёта экспорта в США из Канады).
Импортёры трубопроводного газа в Европу имеют перед поставщиками из США ещё более значимые объективные преимущества экономического характера. И 42% импорта газа, приходящиеся на трубопроводные поставки из других европейских стран (Великобритания, Нидерланды, Норвегия), и 35% импорта газа, приходящиеся на трубопроводные поставки из России (включая закупаемый Россией газ из Казахстана и Узбекистана), — все эти объёмы имеют перед гипотетическими поставками из США и преимущества по транспортным затратам, и преимущества по издержкам добычи. Ведь сланцевый газ в этом плане остаётся дороже традиционного, несмотря на некоторые успехи США в деле снижения издержек добычи, которых они достигли в последние годы.
Тогда какими же методами Штаты хотя бы теоретически могут достичь анонсированного энергетического доминирования? В конце концов, резкий рост поставок газа в Европу (не связанный с резким ростом потребления газа Европой) может осуществляться только с параллельным не менее резким сокращением поставок в Европу из других мест, другого не дано. А поскольку экономических причин для этого нет, остаются причины, скажем так, неэкономического характера.
Ничего личного, только бизнес
Держа в уме приведённый выше вывод, вспомним некоторые события последних лет.
2011 год: окончено строительство германского газопровода OPAL, являющегося сухопутным продолжением «Северного потока». OPAL немедленно попадает под действия Третьего энергопакета, согласно букве которого, 50% мощности газопровода должно быть зарезервировано для неких мифических «альтернативных поставщиков», что с учётом монопольного доступа России к «Северному потоку» выглядит попросту невозможным. В случившемся видят пресловутые двойные стандарты (поставки газа из Азербайджана в аналогичной ситуации никаким ограничениям не подвергались), заботу о сохранении транзитного потенциала Украины (для газотранспортной системы которой «Северный поток» и OPAL являются прямыми конкурентами) и просто желание мелко напакостить России в силу врождённой русофобии западных элит.
На самом же деле можно посмотреть на этот вопрос прямо: ограничение по трубопроводу OPAL (неважно, под каким предлогом) есть ограничение поставок российского газа в Европу, которое с экономической точки зрения имеет смысл только в том случае, если где-то есть другой поставщик (и чуть выше мы даже выяснили, где именно он есть). Хотя в настоящий момент, в первую очередь благодаря давлению Германии, газопровод OPAL всё же выведен из-под действия положений Третьего энергопакета.
2014 год: начало «известных событий» на Украине, характеризуемых в диапазоне от «свержения коррумпированного режима Януковича» до «государственного антиконституционного переворота». После референдума о независимости Крыма стало окончательно ясно, что пути Украины (основного транзитёра российского газа) и России очень надолго разошлись в разные стороны.
В плане транзита российского газа через Украину указанные события наложились на накопленный к этому моменту богатый опыт российско-украинских газовых конфликтов (в 2005—2006 и в 2008—2009 годах). К весне 2014 года Украина накопила, по версии России (которую сама Украина отвергает) долг в $ 5 млрд за поставленный газ. Если верить тогдашним громким заявлениям нового украинского руководства, Украина не только не собиралась оплачивать этот долг, но и в дальнейшем по контрактной цене платить не планировала. В связи с этим в июне 2014 года прямые поставки российского газа на Украину прекратились, остался только европейский транзит (впрочем, Украина с помощью реверсных поставок начала получать всё тот же российский газ, только теперь — «из Европы»). В дальнейшем поставки на Украину то возобновлялись, то вновь прекращались. А вот что с тех пор не прекращалось, так это идущие в судах разбирательства между Украиной и Россией о том, кто кому должен денег за поставленный газ (в версии Украины, цена на газ была завышена и потому это Россия должна Украине, а не Украина России).
Параллельно со всеми этими событиями шёл процесс строительства уже многократно согласованного «Южного потока», стартовавшего ещё в конце 2007 года и призванного направить российский газ напрямую в Европу, минуя газотранспортную систему Украины. На фоне крымских событий Еврокомиссия приостановила переговоры с Россией по строительству «Южного потока», а Европарламент принял резолюцию против строительства «Южного потока». Затем Еврокомиссия вроде бы переговоры возобновила, однако в июне 2014 года премьер-министр Болгарии заявил о приостановке работ «до устранения замечаний Еврокомиссии» (так уж вышло, что сделал он это сразу после встречи с американскими конгрессменами), притом что как раз в июне должно было начаться строительство болгарской части «Южного потока». Спустя какое-то время Болгария вроде бы дала добро на строительство, однако в августе 2014 года снова приостановила работы, несмотря на то, что другие участники проекта — Австрия, Венгрия, Италия, Македония, Сербия и даже Франция с президентом Олландом во главе — заявили о намерении продолжать строительство.
На фоне проблем с «Южным потоком» Россия заявила, что отказывается от его строительства, и в январе 2015 года совместно с Турцией анонсировала старт проекта «Турецкий поток», цели которого были аналогичны целям «Южного потока», с той лишь разницей, что газопровод должен был пойти в Европу через Турцию, а не через Болгарию.
Спустя несколько месяцев турецкий истребитель сбивает российский бомбардировщик Су-24 в Сирии, в связи с чем работы по «Турецкому потоку» были приостановлены Россией. В настоящее время два пилота, управлявшие турецким F-16, арестованы Турцией по обвинению в участии в попытке государственного переворота в июле 2016 года, которую в самой Турции связывают или с фигурой живущего в США лидера движения «Хизмет» Фетхуллаха Гюлена, или с проамериканскими военными силами. После неудавшегося переворота и последовавших накануне этого переворота извинений президента Турции Реджепа Эрдогана было заявлено о возобновлении строительства «Турецкого потока».
В середине 2015 года, параллельно с переговорами по «Турецкому потоку», было объявлено о начале расширения «Северного потока» (проект «Северный поток-2»). Проект немедленно оброс многочисленными противниками. По странности их перечень примерно совпадает с перечнем стран-транзитёров, через территорию которых российский газ идёт в Европу по имеющимся сухопутным трубопроводам, а также с неформальной группой стран-клиентов США в ЕС, по официальной версии которых, этот проект есть инструмент энергетического давления России на Европу. А недавно к противникам «Северного потока — 2» официально присоединились и сами США со своим законопроектом о новых антироссийских санкциях, увязанных в том числе и со строительством этого трубопровода.
Итак, что же получается в итоге? Параллельно с громкими заявлениями американских политиков насчёт «энергетического доминирования» (которые, повторим, начались ещё при Бараке Обаме) возникают как согласованные действия ряда игроков, так и разного рода «досадные случайности» вроде сбитого самолёта, в результате чего у маршрутов транспортировки российского газа в Европу (как новых, так и традиционных, через Украину) появляются те или иные сложности. Причём, если в ряде перечисленных событий роль США просматривается только в рамках конспирологических рассуждений (например, как в истории со сбитым российским бомбардировщиком в Сирии), то в других ситуациях — например, в отказе Болгарии от Южного потока — «уши» американцев торчат прямо-таки неприкрыто.
Разумеется, США и близко не инициировали все перечисленные события самостоятельно. Однако то, что очень многими из этих событий американцы пытались или до сих пор пытаются воспользоваться именно на газовом направлении (скажем так, заодно) — очевидно. К примеру, украинский кризис 2014 года, при всей вовлечённости в него Госдепартамента США с хрестоматийными печеньками Виктории Нуланд, вряд ли возник именно как инструмент продвижения на европейский рынок американского газа. А вот назначение Хантера Байдена (который по счастливому совпадению был сыном тогдашнего вице-президента США) членом правления газовой компании Burisma в мае 2014 года, каковая компания, по слухам, после этого стала проявлять неофициальный интерес к газотранспортной системе Украины, уже вызывает определённые мысли. Тогда как чуть ли не прямые указания ряда американских конгрессменов по блокировке «Южного потока» руководству Болгарии, сделанные в тот момент, когда последнее разрывалось между требованиями европейских участников «Южного потока», не желавших увязывать этот проект с украинскими событиями, и требованиями евробюрократов о такой увязке, — были сделаны чуть ли не публично под камеру.
Cui prodest malum (Кому выгодно зло)?
Однако подозрения подозрениями — посмотрим на объективные факты. А они таковы. Факт первый: США имеют резко возросшую добычу газа, обрушившую внутренние цены на североамериканском рынке, которые теперь в несколько раз меньше европейских цен на газ. Факт второй: США уже осуществили инвестиции в терминалы на атлантическом побережье, которые надо бы окупать. Так что США просто не могут не перейти к экспорту СПГ и не могут использовать для своей будущей экспансии иной рынок, кроме европейского. Но — и это третий факт — США не имеют рыночных инструментов проникновения на европейский рынок, поскольку другие поставщики имеют меньшую себестоимость добычи и поставок. С учётом вышесказанного это означает, что США не могут не попытаться использовать инструменты нерыночные (потому что атлантические терминалы уже перенастроены на экспорт СПГ).
А единственный субъект приложения нерыночных инструментов по ограничению поставок газа на европейский рынок — это Россия, по ряду причин географического, исторического и идеологического характера. Вытеснять с европейского рынка норвежский, нидерландский или британский газ — это всё-таки чересчур даже для не особо рефлексирующих о своих действиях США. Вытеснять африканский и ближневосточный газ (пусть на европейском рынке его гораздо меньше, чем российского) — можно, но и там есть ряд доводов против.
Конечно, конспирологи могут вспомнить и о свержении Муаммара Каддафи, после которого европейский экспорт ливийского газа упал до жалких 4 млрд кубометров в год, и о недавних «неожиданных» нападках на Иран как раз в тот момент, когда последний, избавившись от санкций, начал планировать поставки своего газа в Европу, и о громком обвинении Катара в «спонсировании терроризма» со стороны Дональда Трампа, — но всё это не имеет особого смысла по одной простой причине. Африканский и ближневосточный газ направляются прежде всего в средиземноморские страны Европы. Но если вдруг — гипотетически — по каким-то причинам эти поставки исчезнут, Южная Европа сможет получить выпавшие объёмы через Россию (даже без «Южного» и «Турецкого» потоков), которая с удовольствием нарастит поставки. Иными словами, следом за гипотетическим ограничением африканских и ближневосточных поставок всё равно потребовалось бы ограничивать поставки из России (и по украинскому направлению, и по альтернативным маршрутам). Но тогда получается, что американцам целесообразно концентрироваться на России, не отвлекаясь на что-то наподобие критики недемократического характера африканских и ближневосточных режимов (за исключением Ирана).
И самое интересное, что во всём этом со стороны США нет ни грамма какой-то иррациональной русофобии, а лишь исключительно рациональный расчёт — ну, и выработанная веками привычка использовать, когда нужно, нерыночные инструменты конкуренции на фоне громких криков о недопустимости подобного поведения.
Что касается действий на европейском рынке, то, выбирая между попытками ограничения европейских, африканских, ближневосточных и российских поставок, США просто выбрали направление, которое, с одной стороны, более доступно (в отличие от европейских поставщиков), а с другой стороны, сулит бoльшую отдачу (в отличие от Африки и Ближнего Востока). А что касается выбора между европейским и азиатским направлением экспансии, то и тут в выборе Европы виден железный прагматизм США. Дело даже не в том, что перепрофилировать бывшие терминалы по приёму катарского СПГ на атлантическом побережье в экспортные терминалы гораздо проще, чем строить с нуля инфраструктуру на тихоокеанском побережье (хотя и это, разумеется, значимая причина в краткосрочном периоде). Дело в более долгосрочных причинах.
Речь о том, что АТР, хотя и является вторым после Европы нетто-импортёром газа, в долгосрочном плане остаётся энергопрофицитным из-за огромных угольных запасов Китая (пятая часть мировых запасов), который уже на сегодняшний день обеспечивает примерно половину мировой добычи угля. А ведь есть ещё уголь Австралии, Индии, Индонезии и других азиатских стран, благодаря чему Восточная Азия и АТР (без России и среднеазиатских государств бывшего СССР и без государств обеих Америк) обеспечивает почти 70% всей мировой добычи угля.
Иными словами, сегодняшние высокие цены на газ на азиатском рынке — это результат не столько объективных тенденций, сколько в том числе моды на «снижение выбросов», благодаря каковой моде многие страны стали переходить с угля на газ, а также моды на сокращение атомной генерации. Однако такая мода — явление непостоянное, она зависит в том числе от уровня технологий. И если завтра технологии позволят резко снизить те же выбросы от угольной генерации — уголь сможет серьёзно потеснить газ в качестве топлива для тепловых электростанций, что развернёт динамику цен на газ в сторону снижения.
В то же время Европа в долгосрочной перспективе — это заведомо энергодефицитный регион. Запасы нефти и газа в Европе сокращаются, а имеющиеся на сегодняшний день запасы германского и польского угля заведомо неспособны покрыть все потребность Европы в энергии.
Таким образом, бессмысленно сетовать на некую врождённую и зоологическую русофобию западных элит (которая, для начала, вовсе не является врождённой и зоологической). Дело не лично в Джоне Маккейне, не в Виктории Нуланд и не в Хиллари Клинтон. Дело в том, что США теперь просто не могут не пытаться перейти к экспансии поставок СПГ на европейский рынок — за счёт доли России на этом рынке. И понятно это стало не сегодня и даже не в 2014 году, а тогда, когда в США было решено инвестировать в перепрофилирование атлантических терминалов. То есть где-то в районе 2012 года — задолго до кризиса на Украине.
И при «плохом» Обаме, и при «хорошем» Трампе нас будут вытеснять с европейского рынка всеми доступными методами, включая методы, далёкие от пресловутой рыночной конкуренции. Просто потому, что Европа энергодефицитна в долгосрочном периоде, а на США на сегодняшний день приходится более 21% мировой добычи природного газа, который затем вынужденно продаётся на внутреннем рынке США или экспортируется в Канаду по ценам, в два-три раза меньшим европейских. А любой капиталист, как говаривал классик, при определённой норме прибыли будет готов на что угодно.
Александр Полыгалов, независимый аналитик
